Основные мифопоэтические концепты "Войны и мира" Л.Н. Толстого в свете мотивного анализа

• Автор: Полтавец, Елена Юрьевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 198 с. : ил.

ГЛАВА 1. Мифопоэтические концепты в антропонимике

«Войны и мира»

ГЛАВА 2. Образ пространства и концепт «пряжа».

Концепт границы

ГЛАВА 3. Лейтмотив как манифестант концепта (на примере концептов «дверь», «дерево», «небо», «вода», «камень»,

«ягоды», «пчелы», «муха», «куб», «сфера»).

Мотив сакральных чисел

ГЛАВА 4. Христианские концепты «птица небесная» и

«Отец и Сын». Танатопоэтика «Войны и мира»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ПРИМЕЧАНИЯ
БИБЛИОГРАФИЯ
189.
Актуальность исследования.
Бурно развивающийся процесс «ремифологизации» в современном русском литературоведении и современной культурологии носит, однако, весьма неравномерный характер. В настоящее время «прорыв» осуществлен в исследовании мифопоэтики творчества Ф.М.Достоевского, Н.С.Лескова,
Н.В.Гоголя, некоторых произведений А.С.Пушкина, русского романтизма и литературы «серебряного века», а также отдельных явлений современной литературы. В немалой степени это объясняется «сознательным мифологизированием» (Мелетинский, см. примеч. 1) авторов, попавших в круг интересов литературоведения, а также (особенно в случае Достоевского и Лескова, ориентированных в основном на христианскую образность) причинами внеположного филологической науке свойства, одной из которых является нередкое смешение православно-идеологических установок исследователя с методологией его же литературоведческих исканий.
Толстоведение, на наш взгляд, не должно оставаться в стороне от новых подходов и к мифу, и к литературе. Однако ни в литературоведческом, ни тем более в читательском восприятии Лев Толстой до сих пор не существует как мифотворец, пророк (не «смешной»), сверхисторик, создатель «практической религии», как он сам называл свое учение.
Между тем общепризнанный приоритет Толстого как психолога, первооткрывателя «диалектики души» (какое бы «ясновидение» - «плоти» или «духа», говоря словами Д.С.Мережковского, ему ни приписывать), взывает к тому, чтобы при анализе толстовских произведений литературовед исходил «из вечно живой мифологической почвы в самой художественной фантазии, в психике» (2) писателя. Все это делает, на наш взгляд, особенно актуальной постановку вопроса о мифопоэтике (и, конечно, архетипике) произведений одного из величайших художников человечества, чье влияние сказалось в творчестве таких в разной степени «мифологизирующих» писателей XX века, как Т.Манн, У.Фолкнер, Р.Роллан и др.
В последнее время заново поставлен вопрос о жанровой специфике «Войны и мира» (в работах Н.К.Гея, В.А.Недзвецкого, С.М.Телегина, несколько ранее - Г.Д.Гачева, справедливо ставящих под сомнение гибридный термин «роман-эпопея», введенный в толстоведческий оборот A.B.Чичериным), мы же сознательно избегаем называть «Войну и мир» романом или романом-эпопеей, стараясь придерживаться знаменитого определения «книга», которое дал своему «писанию» (еще одна авторская дефиниция) сам автор. Однако образная структура «Войны и мира» в свете сознательной толстовской ориентации на архаику, на «ископаемый» (К.Н.Леонтьев) жанр, на разного рода «книги», прежде всего Библию, изучена еще недостаточно. Так, не получила объяснения глубокая апорийно-

притчевая основа «Войны и мира», связанная с общими особенностями сакральных текстов, свойственной им многоуровневостью, парадоксальностью, иносказательностью, даже криптографичностью (это характерно и для Библии, и для «Дхаммапады», и для «Дао дэ цзин», и для «Ригведы»), что в «Войне и мире» соседствует с прямыми гомилетическими воззваниями и пояснениями. Современников Толстого, например, буквально повергали в оцепенение огромные философско-исторические «отступления» от того, что они простодушно воспринимали как «l’occasion de Nathalie de Rostoff et du prince Andre» (3); до сих пор остаются непроясненными с жанровой точки зрения функции античной апории и парадокса (об Ахиллесе и черепахе, о Муции Сцеволе), евангельской парадоксальной притчи о талантах, упомянутой в «Эпилоге», авторских парадоксов о яблоке и мальчике, о паровозе и мужиках, каратаевских многочисленных паремий, в том числе и о безвинно пострадавшем купце. В этом смысле внимания заслуживает трактовка Г.Д.Гачевым (4) спора Кутузова с Бенигсеном в Филях как типологически сходного с опровержением демагогических софизмов Терсита (ответ Одиссея Терситу в «Илиаде»), Подобный пример видит Гачев и в эпизоде бунта в Богучарове (софизмы отказывающихся уехать и увезти княжну крепостных).
Не вдаваясь в подробное освещение споров о жанре «Войны и мира», напомним о нескольких отзывах современной Толстому критики, весьма показательных для «мифопоэтического прочтения» книги Толстого. Анонимный рецензент «Сына отечества» нашел (к большому своему сожалению !) в «Войне и мире» сходство не с современными романами, а с «средневековыми мистериями» (5). «Синтез поэзии, истории и философии» усмотрел в «Войне и мире» историк Н.Кареев (1887), т.е. это был один из первых отзывов о «Войне и мире», где она не рассматривалась как чисто художественное произведение (6). В духе мифологического циклического времени (может быть, и не сознавая этого) рассматривал события в «Войне и мире» Н.СЛесков: «Рассмотренное нами сочинение... имеет в наших глазах еще большее значение в приложении к решению многих практических вопросов, которые время от времени могут повторяться и даже несомненно повторяются со свойственною им роковою неотразимостью... Книга графа Толстого дает весьма много для того, чтобы, углубляясь в нее, по бывшему разумевать бываемая и даже видеть в зерцале гадания грядущее» (7).
Это грядущее тоже озадачивало современников Толстого, да и до сих пор проблема не нашла адекватного подхода. Мы имеем в виду многочисленные' упреки в модернизации персонажей, особенно Андрея Болконского. Газета «Голос» недоумевала: «В князя Андрея автор вложил мысли и страдания человека позднейшего, нашего времени; справедливо замечено было, что князь Андрей обладает в книге каким-то чудесным, почти сверхъестественным даром предвидения: он судит о грядущих событиях так, как мог бы судить о них только человек, уже переживший их»

ГЛАВА 2.
ОБРАЗ ПРОСТРАНСТВА И КОНЦЕПТ «ПРЯЖА». КОНЦЕПТ ГРАНИЦЫ.
РАЗДЕЛЕ Концепция сакрального пространства.
Архетипическое значение креста, как было показано в предыдущей главе, проявляется не только скрыто на лексическом уровне (в мифологемах Андрея и Петра), но и явно на синтаксическом (хиазм), т.е. является в «Войне и мире» кросс-уровневой единицей (термин, примененный Б.Гаспаровым в анализе романа Булгакова «Мастер и Маргарита» -- см. библиогр.).
С мифологемой Андрея (и даже самой заглавной Альфой) связана идея косого креста и, стало быть, мифологема священной горы как центра мира. Символика креста и связь его с горой и идеей центра является более древней, конечно, чем христианский концепт креста. Однако переплетение и наложение смыслов здесь весьма примечательно. Апокрифический апостол Петр, например, в своей проповеди на кресте раскрывает значение «вертикального устоя крестного древа» как «божественного в богочеловеке», а горизонтальной перекладины - как «человеческой природы в нем» (1). Таким образом, возвышенное понимается как сакральное и в христианской картине мира. «С точки зрения» апостола Петра (прямой крест) мир организован как вертикальная иерархия, «с точки зрения» апостола Андрея (косой крест) - мир организован не только по вертикали, но и концентрически.
Вершина мировой горы во многих мифологических традициях является местом обитания богов; гора ассоциируется с высотой духа, духовным ростом, восхождением к совершенству, отшельничеством, началом творения, местом откровения, инициатическим святилищем, связью между мирами. Эта семантика, по-видимому, присутствовала в сознании Толстого с детства, ведь старший из братьев Толстых, Николай, кроме игры в «зеленую палочку», придумал для своих младших братьев и Фанфаронову гору, условия восхождения на которую, будучи детской игрой, напоминали в то же время инициационный обряд. Как сакральный центр мира рассматривается в христианстве Голгофа, это еще и центр страдания и спасения. На горе искушает Христа дьявол, с горы произносится Нагорная проповедь, преображение совершается на горе Фавор. «...Горы фигурируют среди образов, символизирующих связь Неба и Земли. То есть предполагается, что горы находятся в «Центре Мира».... Для христиан вершиной космической Горы является Голгофа. Все эти верования