Драматургия Владимира Максимова 1960-1980-х годов в контексте творчества писателя

• Автор: Хоанг Тхи Винь
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Тамбов
• Количество страниц: 174 с. : ил.

ГЛАВА I ДРАМА IУ14 ИЯ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА 1960-Х ГОДОВ В КОНТЕКСТЕ РАННЕЙ ПРОЗЫ ПИСАТЕЛЯ: ДИНАМИКА ОТ ЭПИЧЕСКОГО К ДРАМА 1ИЧЕСКОМУ
§ 1. Исцеление «мятущейся души» в повести и драме Владимира Максимова «Жив человек». Синтез эпическою и драматическою § 2. Усиление драматизма при изображении душевною кризиса человека в повесш и драме «Стань за чер1у» В.Е. Максимова
§ 3. Эпичность и драматизм в постановке проблемы поиска смысла бьния в повестях В.Е. Максимова «Дорога» и «Баллада о Савве» и драме «Эхо в конце августа»
Глава II. РУССКИЙ ДОМ И СЕМЬЯ В ДРАМАТУРГИИ И ПРОЗЕ В Е МАКСИМОВА 1970-1980-Х ГОДОВ: Г1У1И ХУДОЖЕС1 ВЕННЫХ РЕШЕНИЙ
§ 1. Философско-художественное осмысление проблемы дома и семьи в пьесе «Позывные твоих параллелей» (в контексте романной прозы В.Е. Максимова)
§ 2. Динамика художественных средств в решении проблемы кризиса семейных отношений в пьесе В.Е. Максимова «Дом без номера»
§ 3. Философская антиномия: «Родина-чужбина». Проблема «Р>сскою дома» как предмет художес1 венно-философского осмысления втратифарсе

В.Е. Максимова «Берлин на исходе ночи»

Заключение
Примечания

Список используемой литературы

Владимир Емельянович Максимов (Лев Алексеевич Самсонов, 1930-1995), принадлежит к третьей волне литера1урной эмиграции. Третья эмиграция писателей (1966-1990) была реакцией на отсутавие свободы слова в СССР и идеологическое засилье тотали1арной власти. В 1980-е годы СССР покинули В. Аксенов, 10. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, А. Галич, А. Гладилин, 11. Горбачевская, Ф. Горенштейн, С. Довлаюв, Н. Коржавин, 10. Кублановский, Э. Лимонов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, Саша Соколов, А. Солженицын, А. Синявский,
С. Юрьенен, а также В. Максимов.
Третья волна русского зарубежья состояла из двух течений. В первое входили уже хорошо известные писатели (А. Аксенов, Г. Владимов, В.Войнович, А. Галич, Ф. Горенштейн, В. Некрасов, А. Солженицын и др.). Второе составляли писатели, произведения которых были запрещены к печати на родине. В силу этого художники слова были лишены возможности реализовать себя (И. Бродский, С. Довлатов, С. Соколов). Ко второму течению можно отнести и Владимира Емельяновича Максимова, ранние повести которого были запрещены к переизданию и изъяты из библиотек[17], а первый роман «Семь дней творения» был опубликован только за рубежом. Эмиграция стала для писателя следствием изгнания с родины, бегством от новых репрессий к творческой и гражданской свободе, к возможности продолжать творческую жизнь.
В.Е. Максимов стал редактором крупнейшего журнала третьей волны эмиграции «Континента», основанного в 1974 году. Наряду с журналами «Время и мы», «Эхо», «Ковчег», «Синтаксис», максимовский «Континент» сыграл особую роль в развитии литературы русского зарубежья.

«В отличие от литера1уры метрополии, литература эмиграции развивалась в условиях свободы и открытое!и, во взаимодействии с эстетическими поисками западноевропейской и американской литературы. Она продемонстрировала возможные пути взаимодействия русской и мировой литературы»[1].
Литература русскою зарубежья является важнейшей частью духовной культуры России XX века, своеобразным мостом между литературой отечественной и мировой. Литера 1урное наследие русской эмиграции имеет непроходящее значение и продолжает обогащать русскую культуру и сегодня, поэтому представляется особенно важным изучение таких неисследованных страниц литературы, как драматургия русского зарубежья[2].
Произведения В.Е. Максимова, как и другие произведения «возвращенной» литературы предстали перед чшаюлями и литературоведами диахронно: они являются феноменами текущею литературного процесса и одновременно требуют своего осмысления контексте истории отечественной лшературы XX века. Литература зарубежья принесла новое мировидение, новое осмысление русской истории, например, творчество В.Е. Максимова испытало в этом плане сильное воздействие модернистских и постмодернистских эстешк, что отразилось не только на прозе, но и на драматургии. Оцененное за рубежом, как «своего рода сакральное, антиидеологическое», «самое радикальное отрицание революции, какое можно варетить на русском языке после смерти Сталина»[3], наследие В.Е. Максимова все же прежде всего явилось художественным осмыслением традиций реалистической русской литературы.
Георгий Адамович справедливо оценил художественный талаш В.Е. Максимова: «Автор - человек проницательный, духовно-чуткий, духовно-

Она - не самодостаточная, но она искренне любит мжа («юм и живу, что он жив!»)»[12, 8, 38].
Сцена плача в повес i и - при «отевлнии» Михея двумя «оставшимися верными прошлому» женщинами - Клавдии и Марии[12, 1, 189], говорит о юм, что дети «упущены» безвотвражо. Клавдия не смогла сохранить в их душах стойкость.
И в драме, и в повести подчеркнута подсознаюльная вера Клавдии («думала о Боге чаще по привычке, чем и 5 насущной необходимое ж». И слово «грех» для нее было проем о равнозначным понятию «плохой поступок»...[12, 1, 191]). Клавдия приветствует духовный муж младшею сына Семена, его уход в семинарию, а затем в монасмырь.
Верующий Семен уверен, чю оюц должен бьиь родным не только по крови, но и по духу[12, 1, 193]. Но он прощаем ею и желает его покаяния, старается помочь отцу осознать свои ipexn, но встречает яростную ненависть с его стороны. Клавдия хочет пробудим, любовь к отцу «в сердце всех детей», «а его-то у НИХ И не ХВЛ1Л ю. Ей приходилось делижея с ними своим»[12, 1, 194]. Когда Семен простил отца, то «два сердца начали биться как одно, и море иод обрывом же не каталось таким большим и вероломным»[12, 1, 195].
Семен разграничивает смирение и смиряемое ж, проявляя и в монастыре «мятежность коноплевскою характера» с его постоянным недовольством и стремлением переиначить все вокр_м себя»[ 12, 1, 191].
Безверие приносит страшные плоды - мерзость духовною запустения. Яркий пример тому - зять Клавдии. В пьесе Клавдия разговаривает с Алексеем Ивановичем, выясняя ею карьерные амбиции из-за которых он не хочет возвращения тестя - преем пника («У меня noci, положение, виды. Согласись я, и все насмарку»! 12, 8, 39]). В сцене