Дискурс права в творчестве Ф.М. Достоевского 1846-1862 гг.

• Автор: Сафронова, Елена Юрьевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Барнаул
• Количество страниц: 218 с.

Глава 1. Формирование базовых составляющих правового дискурса в раннем творчестве Ф.М. Достоевского 1846-1849 гг. Своеобразие культурной ситуации первой половины XIX в
1.1 История Горшкова - криминальный микросюжет в структуре романа «Бедные люди»
1.2 Диалектика правового и нравственного в рассказе «Честный вор»
1.3 Нравственно-психологические аспекты криминальных мотивов в повести «Хозяйка»
1.4 Мотив «гений и злодейство» в повести «Неточка Незванова»
Глава 2. Поэтика и метафизика преступления и наказания в «Записках из Мертвого дома». Жанровая проблематика произведения
2.1 Сентиментальный код
2.2 Позитивистский код
2.3 Метафизический «дантовский» код
2.3.1 Семантика заглавия
2.3.2 Роль театральных мотивов в «пенитенциарном» сюжете
2.3.3 Художественный «кодекс» Достоевского: иерархия преступлений
2.3.4 Индивидуация криминального факта: автопсихологический аспект
2.3.5 Художественный «кодекс» Достоевского: система наказаний
Глава 3. Романный нарратив правового дискурса: «Униженные и оскорбленные»
3.1 Нарратив «надзора» в криминальном романе Достоевского
3.1.1 Герои-осведомители: слуги, парвеню, сыщик
3.1.2 Писатель как идеал «соглядатая»
3.2 Криминология романа
3.2.1 Авантюры князя Валковского
3.2.2 Преступления по страсти (Смитиха, Наташа)
3.2.3 «Русское преступление - словесно»
3.3 Нарративные модели «неформального» правосудия
3.3.1 Дуэль: «шиллеровские» герои и «деловой» человек
3.3.2 Отказ от «практического применения закона»
3.3.3 Суд человеческий
3.3.4 Домашний суд
3.4 Наказание: отсутствие дисциплинарных институтов
3.4.1 Нравственный императив как основание «эгоизма страдания»
3.4.2 Метафизика воздаяния
3.5. От «Униженных и оскорбленных» к криминальным нарративам великого Пятикнижия
Заключение
Библиографический список

Современный этап развития науки в целом характеризуется тенденцией к интеграции научного знания разных отраслей, ростом интереса к междисциплинарным исследованиям. В настоящий момент можно констатировать факт тесного взаимодействия филологии и других гуманитарных наук: истории, психологии, социологии, искусствоведения, политологии, философии. В лингвистике появились такие научные направления, как этнолингвистика, психолингвистика, социолингвистика, лингвокультурология. В области литературоведения интегративными научным тенденциям отвечают работы Р. Барта («Критика и семиотика»), Ю.М. Лотмана («Культура и взрыв»), И.П. Смирнова («Психодиахронологика») и т.д.
В последнее время особенно заметна интеграция правоведения и других дисциплин гуманитарного поля. В 90-ые гг. XX в. создана новая комплексная научная дисциплина - юрислингвистика. Правовая тематика активно проникает в философский дискурс, примером чему служат исследования, созданные на границе разных наук: П. Рикер «Торжество языка над насилием» (1996) (философия, языкознание, правоведение); М. Фуко «Надзирать и наказывать» (1999), «Интеллектуалы и власть» (2002) (философия, юриспруденция, история); Р. Уортман «Властители и судьи» (2004) (история, правоведения, социология, философия) и др.
Опыты подобных исследований в области соприкосновения юриспруденции и литературоведения, в частности, правового дискурса русской литературы, малочисленны, хотя активный интерес русских писателей к юридической проблематике прослеживается на всем протяжении развития русской словесности. А.Н. Радищев, A.C. Пушкин, М.П. Погодин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, В.М. Гаршин, В.Г. Короленко, А.П. Чехов, JI.H. Толстой и другие авторы уделяли особое внимание современным им проблемам юриспруденции и правового устройства общества не только в своем творчестве, но и в общественной деятельности. Например, благодаря

рища. Состав первого преступления, безусловно, вопреки юрисдикции, в художественной логике рассказа не подлежит высшей мере наказания: вещь как таковая, независимо от ее цены (рейтузы, бекеша, шинель...) не равноценна человеческой жизни. Кстати, возмещение «убытка» потерпевшему состоялось: умирающий Емеля «завещал» свою «шинельку» Астафию Ивановичу, так что грех кражи снимается. Но и состав второго преступления, также, по логике развития действия, не требует вмешательства ни официального, ни человеческого суда. Свой суд и свое наказание Емеля носит внутри себя: чем решительнее Астафий Иванович освобождает несчастного вора от ответственности за свой проступок («Полно, Емеля, полно; ну, был грех такой, ну -и прошел! Прах его побери! Давай жить по-старому» [91]), тем мучительнее переживает Емеля свою вину («...это его самого тогда горе загрызло, или извести себя как-нибудь хотел» [90]). Тем более основательно выстраивается в рассказе логика «защиты» преступника. Г.М. Фридлендер обратил внимание на возможное психологическое объяснение проступка Емели в соответствии с этическим парадоксом: «благодетельствовать человеку - значит унизить его» [Фридлендер, 1979, с. 50], с которым мы уже встречались в истории Горшкова. Как пишет Г.М. Фридлендер, «если пользующийся «благодеянием» другого часто испытывает к нему - отнюдь не «иррациональное», а вполне психически объяснимое, по своему вполне логичное - злобное и мстительное чувство, то сам «благодетель», «дающий», по Достоевскому, тоже не должен особенно гордиться своим бескорыстием и нравственным превосходством» [Там же, с. 49]. И далее: «Достоевский страстно и горячо утверждал, что всякий - даже самый малый и незаметный человек - самостоятельная, полноценная и сложная личность. И насилие над нею - не только в заведомо дурных, но даже в самых лучших и благородных целях - чаще всего способно породить в ней озлобление, обернуться не добром, а злом» [Там же, с. 52]. Эта закономерность в полной мере подтверждается в художественном пространстве рассказа.