Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму

• Автор: Зимина, Марина Александровна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Барнаул
• Количество страниц: 191 с.

Глава 1. Патография русского романтизма
1.1. «Горе от ума» A.C. Грибоедова
1.2. Типология романтических сюжетов о безумии
1.3. Эволюция патографии романтического героя в творчестве
H.A. Полевого
1.3.1. «Адель» М.П. Погодина и «Блаженство безумия»
H.A. Полевого как трансформация метафорического образа безумия в клинический
1.3.2. «Эмма»: нозология буйного помешательства и романтика исцеления
1.3.3. «Дурочка»: анализ опыта житейской нозологии
1.4. A.C. Пушкин: мания, или двойной код рецепции «Пиковой дамы»
1.5. Диалоги о безумии в романтическом дискурсе М.Ю. Лермонтова
1.6. «Чаадаевский текст» в романтическом дискурсе безумия
Глава 2. Поэтическая динамика реалистического дискурса
безумия
2.1. Риторика и семантика «сравнительной психиатрии» в прозе А.И. Герцена
2.2. Экзистенциальная концепция безумия в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя
2.3. Шизофренический синдром как сюжетообразующий принцип повести Ф.М. Достоевского «Двойник»
Заключение
Список литературы

Актуальность исследования. В конце XX - начале XXI в. активизируются интегративные установки в науке, литературе, культуре в целом. Междисциплинарные исследования получают особый смысл в свете пост-структуралистских концепций культуры как «текста», так как позволяют проследить самый процесс освоения новых сфер человеческого бытия, новых знаний о человеке и мире, семиотизации этих живых подвижных элементов, их связывания и закрепления в текстах культуры.
Прогресс в искусстве осуществляется благодаря восприятию художественным дискурсом новой информации, привнесенной с элементами внеху-дожественной действительности, которые эстетизируются и включаются в сферу искусства. Ф. Шиллер первый шаг к историзму в литературной критике основал на информационно-гносеологическом критерии: «Если древние поэты <.. .> выше в простоте форм и в том, что осязаемо и поддается внешнему воспроизведению, то новый, со своей стороны, может превзойти их в том, что неизобразимо и невыразимо, короче, в том, что именуется в создании искусства духом» [276, с. 136].
«Прогресс с информационной точки зрения представляет собою увеличение количества информации в системе и усовершенствование систем управления (усиление регулятора против “вредящих воздействий”)» [172, с. 97]. Особое значение в такого рода процессах имеют, по мнению Ю.М. Лотмана, эпохи культурного «взрыва», «которые могут создавать как бы окна в семиотическом пласте. Таким образом, мир семиозиса не замкнут фатальным образом в себе: он образует сложную структуру, которая все время “играет” с внележащим ему пространством, то втягивая его в себя, то выбрасывая в него свои уже использованные и потерявшие семиотическую активность элементы» [150,42-43].
Знание о том, как происходит накопление и эстетизация новой информации, как создается на основе последней семиотический нарративный по-

тенциал литературной эпохи, обладающий «эволюционными возможностями», требует междисциплинарного подхода. Как отмечает Ю.Б. Борев, «Эстетика и теория литературы XX в. взаимодействуют с небывало обширным кругом смежных дисциплин: философией, аксиологией, культурологией, искусствознанием, рецептивной эстетикой, психологией, герменевтикой, теорией информации, риторикой, семиотикой, лингвистикой, нарратологией, текстологией и другими науками» [30, с. 16].
Актуальным остается исследование концепта безумия в истории литературы, доминировавшего в переходные эпохи смены культурных парадигм. Безумие в такие исторические «промежутки» символизирует смерть старого разума и рождение нового, но еще младенческого, незрелого, погруженного в хаос становления мира новых идей, форм, образов. Через великие нарративы безумия Эразма Роттердамского («Похвала глупости»), М. де Сервантеса («Дон Кихот Ламанчский»), В.Шекспира («Гамлет», «Макбет», «Король Лир» и др.), Д. Свифта («Путешествие Гулливера») осуществляется переход в представлениях о человеке от средневековья к Ренессансу, от Древнего мира к Новому времени. Тема безумия в романтической литературе становится вехой перехода от классического абсолютизма к персонализму и к индивидуальной психологии. Через «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя и «сравнительную психиатрию» А.И. Герцена происходило освоение социальной психологии масс и экзистенциальной феноменологии личности. В чеховской «Палате №6» и «Черном монахе» совершилось открытие «изолированных друг от друга, эмоционально холодных индивидов с изощренной рефлексией» [220, с. 4], то есть психологии человека XX в. В современной литературе тема безумия («Школа для дураков» С. Соколова, «Вечная мерзлота»
Н. Садур, «Дочь Бухары» Л. Улицкой, «Взятие Измаила» М. Шишкина, «Жизнь с идиотом» В. Ерофеева и мн. др.) свидетельствует о радикальной смене культурных алгоритмов на рубеже нового тысячелетия.
Обращение к 30-м-40-м гг. XIX в. имеет актуальный смысл как исследование первоначального в русской литературе опыта семиотизации и бел-

Лизу и учителя Баянова, за которого она вышла замуж против его воли. Красавица княгиня («Насмешка мертвеца»), виновная в смерти влюбленного в нее юноши, которому она предпочла выгодное замужество, в припадке беспамятства видит, как наводнением смывает весь ее мир; чтобы спастись, ей приходится ухватиться за гроб с телом мертвого юноши: «в беспамятстве она ухватилась за окраину гроба - гроб нагибается, голова мертвеца прикасается до головы красавицы, холодные капли с лица его падают на ее лицо, в остолбенелых глазах его упрек и насмешка. Пораженная его взором, она то оставляет гроб, то снова, мучась невольной любовью к жизни, хватается за него, -и снова гроб нагибается и лицо мертвеца висит над ее лицом, и снова дождит на него холодными каплями; и, не отворяя уст, мертвец хохочет: “Здравствуй, Лиза! благоразумная Лиза!”» [179, с. 231]. Демонический Валевич («Поединок»), разрушивший счастье своего приятеля Дольского и убивший его на дуэли, впадает в меланхолию и казнит себя тем, что каждый раз обтягивает свою походную комнату черным сукном, спит в кровати черного дерева в форме гроба, держит на столе картину, списанную с мертвого Дольского и «лампаду, выделанную из человеческого черепа» [213, с. 232], а над столом -пистолет и пулю со следами запекшейся крови.
В группе иронии смерть и безумие не связаны какими-либо прочными узами. Смерть проникает в сюжет как бы случайно, появление ее малопредсказуемо: алхимик-оккультист Опальский («Перстень») дожил до старости и умер своей смертью; в рассказах Сомова и Загоскина никто не умирает: Василий Терентьевич («Матушка и сынок») томится в башне, пользуясь всеми удобствами, предусмотренными маменькой, и призрак смерти не беспокоит ни его, ни Маргариту Савишну; помещика в «Нежданных гостях» и генерала в «Странном балу» нечисть едва не уходила до смерти, но и они остаются живы. В комическом типе сюжета о безумии страшному событию смерти не находится места.
Мы рассмотрели состав романтического нарратива безумия, способы включения в него компонентов мистики и смерти, их функциональную на-