Семантическая структура романа "Обломов" в контексте творчества И.А. Гончарова

• Автор: Ларин, Сергей Алексеевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2008
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 190 с.

Содержание
Введение

Глава 1. «Анималистическая» семантика

1.1. «Змеиный» комплекс

1.1а. О «жалких словах»

1.2. Собака и волк

Глава 2. «Гастрономическая» семантика

2.1. «Алкогольный» код

2.2. «Пейте квас: не отравитесь...»

2.3. «Донести сосуд жизни до последнего дня...»

Глава 3. Элементы антропонимики

3.1. Ольга Сергеевна Ильинская в кругу героев И. А. Гончарова
3.2. Агафья Матвеевна Пшеницына: имя, прототипы, функция
Заключение
Литература

Введение
Являясь наиболее изученным произведением И. А. Гончарова, роман «Обломов» до сих пор продолжает вызывать неизменный интерес исследователей. Это во многом связано с тем, что в сфере внимания ученых все чаще оказываются элементы художественного мира писателя, долгое время находившиеся на периферии науки о Гончарове.
Особое место среди них занимает «зооморфная» образность, присутствие которой можно обнаружить в большинстве произведений романиста. До сих пор, однако, она не получила систематического описания, а кроме того, хотя в некоторых работах можно найти наблюдения и замечания, касающиеся соответствующей проблематики, сделаны они в основном на материале романа «Обрыв», в котором «анималистическая тенденция... слишком очевидна» [Мельник 1991: 88].
Впервые вопрос о функции «зооморфной» символики в творчестве романиста ставит В. И. Мельник в монографии «Этический идеал И. А. Гончарова» (1991). «Нехарактерное для более ранних гончаровских произведений обилие анималистических образов» [Мельник 1991: 87] в «Обрыве» исследователь объясняет полемикой писателя «...с позитивистами в вопросе о том, является ли человек только “животным”, или в нем есть и “душа”... <...> Романист и сам видит в человеке еще очень много “звериного”, но, в отличие от позитивистов, не просто констатирует этот факт, а дает ему соответствующую оценку, показывает борьбу “звериного” и “духовного” в человеке и надеется на “очеловечение” человека. На этой надежде основывается вся этическая концепция Гончарова, начиная с произведений 40-х гг.» [Мельник 1991: 87]. В. И. Мельник подчеркивает, что «...нельзя, говоря о “зоологизме” гончаровских образов этого времени, не учитывать мощной традиции, проявившейся в искусстве 30-40-х гг., изображать человека в органичном сравнении с тем или иным животным -для обозначения нравственного типа, для указания наиболее характерных черт его натуры» [Мельник 1991: 87]. Однако в отличие от
«нравоописателя», которого «...интересует при сравнении человека с животным - вид этого животного, его конкретная “порода” (лиса, волк и т. д.), ибо в своем герое он подчеркивает признаки конкретного вида: человек-лиса, человек-волк, человек-лев и т. д.» [Мельник 1991: 88], «для Гончарова важна другая оппозиция: зверь или человек. <.,.> Его интересует не нравоописание, а нравственность» [Мельник 1991: 88].
Исследователь сосредотачивает свое внимание на анализе последнего романа Гончарова. Он отмечает, что «в “Малиновской” части “Обрыва” наблюдается концентрирование анималистических образов, - в противоположность “петербургской” части романа, где господствует не стихия “страстей” и “животного” отклонения от нормы нравственности, а, напротив, “механицизм” - как другая крайность. <...> В Малиновке же страсти буквально бьют через край, часто переходя за “черту” и превращая человека в животное» [Мельник 1991: 90]. В. И. Мельник подчеркивает, что «тема “человека-животного” раскрывается в “Обрыве” не только в нравственном, но и в социальном аспекте» [Мельник 1991: 92].
В более поздних исследованиях, посвященных творчеству Гончарова, материалом по-прежнему служит преимущественно текст романа «Обрыв», а в сфере внимания оказываются четыре «персонажа»: волк, змея, медведь, кошка.
В своей фундаментальной работе, посвященной творческой истории «Обрыва», Л. С. Гейро прослеживает цепочки ассоциаций, через которые воплощается идея страсти в совокупности с идеей искушения, и отмечает, что «в порыве страсти - влекущей, неразгаданной, оскорбленной - в каждом герое романа пробуждается зверь» [Гейро 2000: 159]. Исследовательница указывает на «скрещивающиеся» ассоциативные ряды: «Вера-змея, страсть-змея; Марк-волк, страсть-волк» [Гейро 2000: 161]. «Нет сомнений в том, что появляющийся в этом ряду блистающий чешуею удав... это богато разукрашенный романтическим воображением Райского библейский змий-искуситель, или Сатана» [Гейро 2000: 161].

Н. В. Гоголя - «шипение» часов ассоциируется со змеями: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он (Чичиков. — С. JI.) успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипением тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа...» [Гоголь, 5: 45].
В рамках данной темы необходимо рассмотреть одно, на первый взгляд, не совсем мотивированное выражение, которое в романе имеет некоторое подобие сентенции. В IX главе 2-й части в ответ на произнесенные с раскаянием слова Обломова, что он отравился сам и отравил Ольгу, героиня язвительно заметит: «Пейте квас: не отравитесь» [259]. В качестве пояснения в издании романа, вышедшем в серии «Литературные памятники» в 1987 г., приводится цитата из комментария к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотмана: «Квас - принадлежность русской допетровской кухни -считался напитком национальным и простонародным» [Гончаров 1987: 672].
Квас, действительно, фигурирует, кроме данного фрагмента, лишь в 1-й части романа и присутствует в эпизодах, живописующих «обломовское» в Илье Ильиче, а в черновиках напрямую связывается с образом жизни главного героя, названным Штольцем обломовщиной. Так, герой первоначальной редакции текста Почаев, позже вытесненный Штольцем и передавший, как можно предполагать, ему свои сюжетные полномочия, скажет Илье Ильичу: «Долго не видал я ничего родного: а ты вдруг с Захаром перенес меня прямо в Обломовку... и сон, и квас, и русская речь, о fumus patriae» [Y: 181]. Однако странность (почти парадоксальность) высказывания Ольги заключается в том, что само отравление должно расцениваться едва ли не как благо. Ближайший контекст дает одно из объяснений: отравление -позитивно уже постольку, поскольку преображает Илью Ильича, отклоняет его от «обломовского» начала, с которым борется Ольга, о чем свидетельствует первый же аргумент героини в пользу необходимости письма Обломова: «...вы жили эту ночь и утро не по-своему, а как хотел,