Герой русской фэнтези 1990-х гг.: модусы художественной реализации

• Автор: Чепур, Елена Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2010
• Место защиты: Магнитогорск
• Количество страниц: 191 с.

Оглавление

Введение
Глава Т. Вершитель и творец как модусы Героя русской фэнтези 1990-х гг.: художественное исследование возможностей человеческого духа

§ 1. Герой-вершитель: аспекты самосовершенствования личности

§ 2. Герой-творец мифологическое и творческое мироощущение

как альтернатива религиозному и рациональному мышлению

Глава II. Искатель и богоискатель: отражение идейно-художественных поисков 1990-х гг. в модусах Героя русской фэнтези
§ 1 .Герой-искатель: антицивилизационные концепции личности и мира.69 § 2. Герой-богоискатель: своеобразие религиозного сознания в фэнтези..
Глава III. Воин и хранитель как модусы Героя русской фэнтези 1990-х гг.: специфика воплощения нравственной проблематики

§ 1. Герой-воин: национальное и общечеловеческое содержание

§ 2. Герой-хранителъ и проблема утраты духовных ценностей
Заключение
Список использованной литературы

Введение
В конце XX в. русская литература оказалась в' критическом состоянии. Установка на развлекательность.стала едва ли не единственным* критерием отбора произведений* для книжных издательств. Определяемые спросом объемы выпускаемой массовой литературы1 достигли таких размеров, что игнорировать ее существование как требующего пристального внимания факта литературного процесса стало невозможным.
В советском литературоведении отношение к массовой литературе всегда было однозначно негативным. Она противопоставлялась литературе «высокой», «серьезной», определялась как «низовая». С середины 1990-х гг. (значительную роль здесь сыграло активное изучение популярной книги зарубежными исследователями [126; 132; 244]) оценки этого пласта литературы утрачивают прежнюю категоричность. Обосновывая закономерность и насущность такого рода перемен, Л. Гудков на страницах «Нового литературного обозрения» в 1996 г. справедливо, замечает: «Согласитесь - все-таки это странная наука о литературе, которой не интересно, которую не занимает 97% литературного потока, то, что называют «литературой» и что читает подавляющее большинство, людей... Подступающий рынок, опосредующий интересы и всевозможные запросы образованной публики, начинает выдвигать собственные критерии интеллектуальной работы и ее значимости и качества. В этой ситуации позиция дидактического просвещения и хранения культуры, опирающаяся на дихотомию высокого и массового в искусстве, типичная для большинства литературоведов, поневоле мыслящих государственно, теряет свою социальную обеспеченность и культурную твердость» [99, с. 79-82].
1 «Массовая литература - многозначный термин, имеющим несколько синонимов: популярная, тривиальная, пара-, бульварная литература; традиционно этим термином обозначают ценностный «низ» литературной иерархии — произведения, относимые к маргинальной сфере общепризнанной литературы, отвергаемые как китч, псевдокультура» [200, с. 514].

Позже исследователь Н. Мельников, сопоставляя массовую литературу с классической, приходит к примечательному выводу: «...Критерии художественности, эстетической значимости, в соответствии с которыми «высокую», «серьезную», «большую» литературу отличают от. «массовой», «тривиальной», исторически подвижны и не абсолютны. Нередко они кардинально меняются со сменой историко-культурных эпох, в каждой из которых господствует совершенно особый тип художественного сознания, своя система ценностей» [200, с. 515].
Подмеченная исследователем тенденция к синтезу «высокого» и развлекательного делает нецелесообразным «сортировочный» подход к литературному процессу. Об искусственности и недостатках такого разделения пишет литературовед С. Дмитренко: «...Высокомерное
отделение так называемой классики от беллетристики возникало (да и возникает) лишь в теоретических построениях критиков и литературоведов» [111, с. 83]. Эта мысль находит убедительное развернутое подтверждение в диссертации Д. Крюкова «О формах симбиоза элитарного и массового в современном искусстве» [162], а также в работах В. Березина [50], И. Гурвича [100], В. Мясникова [213], Т. Струковой и С. Филюшкиной [248] и других.
Наиболее ярким воплощением тенденции к слиянию формальносодержательных особенностей «большой» литературы и развлекательной является фэнтези, в частности, русская фэнтези 1990-х гг. - объект нашего исследования.
Всестороннее осмысление культурно-исторических особенностей рубежа XX-XXI вв. предполагает внимание к фэнтези, составляющей значительный пласт современной русской литературы - это обусловливает актуальность ее изучения. Насущность такой работы определяется также востребованностью фэнтези молодым поколением и, следовательно, способностью оказывать известное влияние на его мировосприятие. Каков

Гусарова, исследуя идентификацию главного персонажа фэнтези как Героя, отмечает: «Обретение высокого статуса подтверждается как социальной переменой (титул, высокое положение), так и отношением окружающих» [103, с. 18]. В рассматриваемых романах социально-политическая реализация’ героя» и потенциал вершителя никак не соотносятся. Титул является официальной* условностью, даже помехой в развитии, ограничением свободы - необходимого условия становления Героя. Его ответственность имеет не столько политическую, сколько нравственную основу.
Игровые ситуации активно привлекаются авторами рассматриваемых произведений в связи с проблемой власти для изображения ее как необязательной деятельности, с взаимозаменяемыми правилами. Пройдя испытание властью, вершитель занимает новую ступень духовной эволюции, самоидентификации.
Вершитель развивается не только через осуществление управленческой деятельности, но и в процессе размышления, сомнения, сопоставления прошлого и настоящего («настоящий» в данном случае означает и «сегодняшний», и «истинный»). Текущие события часто перемежаются воспоминаниями героев из прежней жизни: в. сознании. Сварога и Макса соотносятся эпизоды прежнего бытия и инобытия (нового духовного состояния), позволяя несколько иначе, «со стороны» взглянуть на реалии оставленного мира. Мысленное соотнесение закономерно приводит Сварога и Макса к избавлению от укоренившихся в сознании приоритетов, обычных для авторского времени: печатного слова над сказанным, денежной наличности над добротой, разума над интуицией и т. д. Книги М: Фрая пронизаны игрой стереотипами, иронией над ними: «...Поначалу я очень пугался, а потом привык к разговорам о конце Мира-и стал воспринимать их как нормальную рабочую ситуацию...» [24, с. 356]. Новая духовная среда, благоприятная для переоценки опыта, стимулирует сложный процесс самопреодоления — избавления от влияния