"Смеховое слово" в отечественной "малой прозе" 20-х годов XX века : И.Э. Бабель, М.М. Зощенко, М.А. Булгаков, П.С. Романов

• Автор: Обухова, Ирина Александровна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2012
• Место защиты: Саранск
• Количество страниц: 185 с.

Содержание
Введение

Глава 1. Диалектика «смехового слова» в прозе Бабеля: от смешного к страшному

1.1. Рождение «смехового слова» в «родовом теле» «Конармии»

1.2. «Смеховые образы» Молдаванки в новеллистике И.Э. Бабеля

(«Одесские рассказы»)

Глава 2. «Смеховое слово» героя прозы М.М. Зощенко

2.1. Гоголевские традиции «смехового слова» в ранней прозе

М.М. Зощенко

2.2. Специфика комического дискурса в цикле «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова»

2.3. «Увенчание-развенчание» героя-полуинтеллигента в

«Сентиментальных повестях»
Глава 3. Своеобразие комического дискурса в «малой прозе»
М.А. Булгакова
3.1. Комические образы в фельетонах М.А. Булгакова 20-х годов
3.2. «Смеховое слово» рассказчика в «Записках юного врача» и «Необыкновенных приключениях доктора»
3.3. Комическое освоение действительности в «Записках на
манжетах»
Глава 4. Быт и бытие смеховых ситуаций в сборнике
П.С. Романова «Три кита»
4.1. «Смеховое слово» П.С. Романова как способ индивидуализации персонажей в границах обобщенного образа народа
4.2. Гримасы быта в городских и железнодорожных рассказах
Заключение
Библиография

ВВЕДЕНИЕ
Отечественная проза 20-х годов представляет собой одну из наиболее ярких страниц в истории литературы XX века. Художественные достижения И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова определили во многом характер ее развития на несколько столетий вперед. Литературный процесс 20-х годов XX века представляет собой сложную и противоречивую картину. Как отмечает Е.С. Роговер, это время интенсивного развития новой советской литературы, «...сложный, но динамический и творчески плодотворный период в развитии литературы. <...> Можно даже говорить об интенсивном, учащенном ритме в сфере искусства и культуры, временно не испытывавших жестокого давления со стороны власти» [Роговер, 155].
Одним из несомненных достижений литературы этого периода стало новое понимание смеха. С.А. Голубков, характеризуя эпоху 1920-х годов, отмечал: «Смешное в жизни слишком часто соприкасалось со страшным, улыбка оборачивалась гримасой, смех окрашивался горечью» [Голубков, 1991, 37]. Революция одновременно с «насильственным вторжением в естественное движение отечественной истории» несла в себе, благодаря провозглашенным ею же высоким целям, «огромный притягательный потенциал», позитив. Именно из атмосферы революционного переворота вырастало праздничное народное мироощущение. Например, с этим связано безумное увлечение новой послеоктябрьской власти многочисленными праздниками, которые можно считать материализацией карнавализованного начала (Красные свадьбы, Комсомольские пасхи, Октябрины и др.). Значимость массовых действ способствовала ритуализации всех уровней новой советской действительности и «сакрализации вновь устанавливаемых институтов власти» [Михайлин, 311]. Социально-политические сдвиги становились физически ощутимы, зримы.
Праздничное народное мироощущение так же, как и «карнавализация» («форма художественного видения, своего рода эвристический принцип,

позволяющий открыть новое и до сих пор невиданное» (М.М. Бахтин)), широко проникли в прозу первой половины 20-х годов [см.: Скобелев, 115, 121]. Кроме того, выбор литературы «эпохи хаоса» пал на комическое, потому что оно традиционно выступало «одним из наиболее выразительных способов отражения жизненного хаоса» [Голубков, 1994, 10]. Этим обусловлен приход в литературу людей, в творческом мироощущении которых был силен «карнавальный обертон» [Химич, 48]. Их «творчество, обладая как внешней, так и внутренней свободой», образовало «глубинный поток отечественной словесности» [Воздвиженский, 52] и составило тот комический дискурс, который повлиял на дальнейшее развитие русской литературы XX и XXI вв.
К примечательным художественным особенностям отечественной литературы 20-х гг. относится формирование своего «смехового слова». В этот период оно становится важнейшим элементом не только поэтики, но и мировидения и миропонимания. Обращение писателей 1920-х годов к «смеховому слову» было вызвано сменой культурного кода [см.: Белая, 1989, 164]. Свобода как социально значимый аспект «смехового слова» способствовала расцвету именно комической литературы послеоктябрьского периода. Художники обращались к «смеховому слову» как к одному из наиболее эффективных способов раскрытия правды действительности. Комический дискурс, который возник в произведениях И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова, позволяет по-новому взглянуть на диалектику комического и трагического в сознании человека, который испытал на себе влияние революции и Гражданской войны, послевоенную разруху и восстановление, создание нового быта и нового государства, обретение нового языка и новой культуры.
И.Э. Бабеля, М.М. Зощенко, М.А. Булгакова, П.С. Романова можно отнести к мастерам «малой прозы». В то время, как эпоха, а вместе с ней и госзаказ, ожидали пришествия «красного Толстого», т.е. призывали писателей создавать нечто эпопейное в рамках крупной формы, 1920-е годы

оказалось единственно возможным способом показать полноценную жизнь первого послереволюционного десятилетия.
В отличие от конармейцев, главный герой цикла Кирилл Лютов, наоборот, хранит память рода, осознает ценность личности, обладает моралью, поэтому ему приходится пережить драму разъединенности с общим «солдатским телом». Хотя герой не прекращает попыток слиться с коллективом. Приобщение героя к «солдатскому телу» осуществляется автором на уровне «смехового слова».
В новелле «Мой первый гусь» герой и сам себя осмеивает, и доверяет это другим. Командир называет его «киндербальзам», «паршивенький»; для квартирьера, который представляет героя бойцам, он «человек, пострадавший по ученой части» (338). Солдаты свое отношение к кандидату прав Петербургского университета выражают с помощью непристойного карнавального жеста (канонады из зада). Только после убийства героем гуся, оскорбления старухи и ругательства казаки принимают его в свою среду: называют «братишка», приглашают отведать из общего котла, слушают ленинскую речь, которую зачитывает рассказчик, спят вместе «согреваясь друг от друга, с переп ганными ногами» (340).
Как пишет Н.И. Химухина, «Лютов обретает ряд устойчивых связей с казаками самого разного склада. Его все теснее сближает с бойцами не только армейский быт, но и ощущение причастности к их образу жизни и способу мировосприятия. Здесь на первый план выходит не “я”, а “мы”» [Химухина, 15 - 16]. В то же время это «мы», по мнению другого исследователя, «объективно и бессознательно агрессивно». Поясняя свою мысль, Е.А. Подшивалова характеризует «поведение коллективного солдатского тела», формируемого войной: «Агрессивность здесь является оборотной стороной жизнеспособности, условием выживаемости, качеством, формируемым естественным отбором» [Подшивалова, 125]. «Солдатское тело» образует некое «братство» со своим кодексом: смертельно раненных