Лексические средства отрицания в тувинском языке в сопоставлении с южносибирскими тюркскими, монгольским и древнетюркским языками

• Автор: Дамбаа, Оксана Васильевна
• Шифр специальности: 10.02.20
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2005
• Место защиты: Новосибирск
• Количество страниц: 170 с.

Отрицание относится к числу категорий, рассматриваемых не только в языкознании. Отрицание в языке, будучи абсолютной универсалией, является одной из важнейших общелингвистических категорий, изучаемых всеми разделами современного теоретического языкознания.
Отрицание отличается многогранностью и потому является объектом изучения не только лингвистики, но и философии, логики, психологии и других наук. Связь его с другими отраслями науки послужила импульсом к развитию разнообразных взглядов на природу и сущность отрицания.
Обзор обширной логико-философской и лингвистической литературы по указанной теме содержится в работах К. Дондуа [1948], H.A. Булах [1954], С.А.Васильевой [1958], И.Н. Бродского [I960, 1973], Л.И. Шипулиной [1961], В.Н. Бондаренко [1983] и др., в которых подвергаются критическому анализу и классификации различные концепции и направления в понимании категориального содержания отрицания.
В лингвистике сущность языкового отрицания определялась по-разному. Как чисто субъективное проявление человеческой психики трактуют отрицание сторонники психологической концепции [Гриннекен 1907; Есперсен 1958; Потебня 1958 и др.]. Отрицание интерпретируется как порождение различных психических (чувственных) реакций говорящего, как выражение чувства сопротивления или запрета [Гриннекен 1907]; как экспликация того, что ощущается противоречием между ожидаемым (или вообще возможным) и действительным, как отражение чувства разочарованности, контраста [Дельбрюк 1887], чувства отвращения [Есперсен 1918] и т.д. Таким образом, согласно данной концепции, отрицание выступает не как отражение действительности, а как проявление психики человека, его психологических и эмоциональных чувств.
Как индикатор с функцией отклонения или коррекции мнения адресата понимают отрицание сторонники прагматической концепции [Stickel 1975,
Schmidt 1973]. Они рассматривают отрицание как внутриязыковое явление, как чисто лингвистическую категорию, выражающую только отношение говорящего к мнению о положении дел в объективной действительности (оцениваемом как неверное), ничего не сообщая о действительном положении дел в объективной реальности. Отрицание, по их мнению, есть коммуникативная операция, отклоняющая или корректирующая мнение адресата, то есть отрицание есть речевой акт, цель которого не в сообщении новой информации, а в том, чтобы опровергнуть мнение адресата.
Признавая отрицание как самостоятельную категорию, имеющую аналог в самой объективной реальности, некоторые отечественные лингвисты интерпретируют отрицание как выражение объективной разъединенности [Васильева 1958; Булах 1962; Озерова 1978 и др.]. Отрицание понимается как категория, выражающая разъединенность того, что разъединено в действительности. Однако, как справедливо отмечают исследователи, разъединенность в пространстве может относиться только вещам, а не к вещи и свойству, т.к. свойства не имеют самостоятельной пространственной локализации, они не имеют бытия вне своих носителей.
В научной литературе нет единого мнения также относительно лингвистического статуса языкового отрицания. Оно определяется как синтаксическая [Булах 1954], грамматическая [Шендельс 1977; Озерова 1978], логико-грамматическая [Бондаренко 1983] категория. В языкознании представлена также точка зрения, согласно которой отрицание рассматривается в рамках категории модальности [Кодухов 1979; Баранникова 1973].
Однако на этот счет существуют и противоположные взгляды [Шендельс 1959, Бондаренко 1983], согласно которым, формы утверждения и отрицания, а также модальность, по сути, разные языковые явления. Данное мнение в тюркологии разделяют Р. Сибагатов [1984], А. Нурманов [1984]. Так, Р. Сибагатов пишет, что «реальная модальность и утверждение и ирреальная модальность и отрицание, в конечном счете, соприкасаются, предполагают
друг друга, но не отождествимы» [Сибагатов 1984: 196]. При любом виде модальности могут иметь место, как утверждение, так и отрицание.
Ряд языковедов интерпретируют отрицание не как объективное, а как субъективное значение нереальности [Пешковский 1956], т.е.
утвердительные и отрицательные предложения различаются якобы не по содержанию выраженных в предложении отношений объективной действительности как таковых, а по своему модальному характеру, по оценке реальности этого содержания [Адмони 1956: 164].
В.Н. Бондаренко утверждает, что в действительности отрицание «выражает отсутствие, несуществование не только связей, но и самих предметов, явлений и их признаков (качеств, свойств, состояний, связей, отношений и т.п., т.е. всего, что, так или иначе, характеризует данный предмет [Бондаренко 1983: 59].
Многообразие подходов к исследованию и неоднозначность понимания термина «отрицание» в определенной степени связаны с различием взглядов на способы выражения отрицания. Представляется возможным выделить две основные точки зрения на этот вопрос. Первая из них, наиболее традиционная, получившая свое развитие в формально-грамматическом направлении языкознания, ориентирована на специализированный способ выражения через отрицательные слова [Шендельс 1959; Булах 1962; Падучева 1974 и др.]. По мнению приверженцев второй точки зрения [Орлова 1972; Озерова 1978 и др.], отрицание включает в себя явления разноуровневые: лексические, словообразовательные, фразеологические, синтаксические. Данное направление широко представлено в отечественном и зарубежном языкознании.
Принимая в качестве базисной последнюю концепцию, на наш взгляд наиболее адекватно отражающую сущность лингвистического отрицания, мы принимаем положение А.И. Бахарева о том, что «отрицание в языке - это констатация отсутствия предмета, признака, явления, выраженная языковыми средствами» [Бахарева 1961: 5]. Из такого понимания природы
ГЛАВА 2. ЛЕКСЕМЫ СО ЗНАЧЕНИЕМ «ОТСУТСТВИЯ, ЛИШЕННОСТИ ЧЕГО-ЛИБО, ПРИЗНАКА»
Мы их также условно называем «частноотрицательными» в противовес общеотрицательному слову чок ‘нет’, так как они содержат частные лексические значения ‘отсутствия, лишенности’. Их в тувинском языке мы насчитали более 50 слов.
Лишенность понимается здесь как отсутствие признака либо в силу объективной необходимости, либо в силу каких-то других причин [Бахарев 1981: 15].
Выявленные нами лексемы сгруппированы по принадлежности к человеку, вещам, животным. Начнем анализ с наиболее многочисленных групп.
2.1. Слова, характеризующие человека а) физические недостатки
Тае ‘лысый, безволосый (о людях и животных)’, ‘скудный’.
Лексема mac имеет следующие лексико-семантические варианты в тувинском языке:
1) ‘лысый, плешивый (лишенный волос)’. Опукввр болзуцарза, калчан mac баштыг, узун ак сегел салдыг, ооргазы бушкук, каттырынчыг ылчыц аажы-чацныг атак чуве (АТ-С, 110) ‘Если его увидите, с лысой головой, длинной седой бородой, сутулой спиной, смешной, с игривым характером, такой вот старик’.
2) ‘голый, со скудной растительностью (лишенный растительности)’. Бо баткан ховуну Саглы ховузу дээр, mac хову-ла болгай (ИС, 67) ‘Вот эту протяженную степь называют Саглы, голая степь же’.
3) ‘с короткой шерстью’; mac алгы ‘шкура с короткой шерстью’ в речи жителей Бай-Тайги, Монгун-Тайги и тувинцев сумона Цэнгэль Баян-Улегейского аймака Монголии слово компонентом mac тас-инек имеет значение ‘корова’ в противовес словам инек или сеъмдер-инек ‘мохнатая корова’, которые в указанных территориях употребляются в значении ‘як’ лит. сарлык. [Доржу, 70]. Таковы же значения пары слов тас-ары ‘оса’,