Проблема "Личность и время" в прозе К.Д. Воробьева и способы ее художественного воплощения

• Автор: Хаткина, Анастасия Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Армавир
• Количество страниц: 226 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение

Глава I. Человек на войне и проблема исторического оптимизма

в батальной прозе

§ 1. К. Воробьев - известный и неизвестный. Биографический подтекст в рассказах и повестях «Седой тополь», «Дорога в отчий дом»,

«Это мы, Господи!..», «Крик»

§ 2. «Проклятое прошлое» как дилемма, или Что не поддается

конъюнктурному толкованию литературно-критической мыслью.

«Убиты под Москвой» как родословная народного подвига

Глава II. Личность и власть: о константах и переменных в составе

лиро-эпических персонажей К. Воробьева

§ 1. Диалектика героического и антигероического как моделирующая система в повести «Друг мой Момич», «Сказании о моем
ровеснике», рассказах «Ермак», «Синель»
§ 2. Героическая аскетика и проект освобождения Подвига
в повестях «Вот пришел великан», «Генка, брат мой» («Записки
таксиста»), рассказах о детях
§ 3. Трагический парадокс: праведное прошлое в роли праведного
предстоящего. Кровное и завоеванное перед испытанием будущим 166 в повестях «Почем в Ракитном радости», «... И всему роду
твоему»
Заключение
Библиография

ВВЕДЕНИЕ
В последнее время в российской печати наконец стала возможной публикация многих произведений ранее запрещенных или замалчиваемых художников слова. В духовную жизнь общества возвращаются незаслуженно забытые имена XX столетия, творения, намеренное умолчание о которых не лучшим образом повлияло на развитие отечественной гуманитарной мысли.
В числе «возвращенных» и один из значительных представителей литературного процесса послевоенных лет Константин Дмитриевич Воробьев (1919-1975). Творческое наследие и жизненная судьба этой выдающейся личности вызывают сейчас возрастающий интерес. Весомым вкладом в признание писательских заслуг стало присуждение К. Воробьеву в 2001-ом году, спустя четверть века после смерти автора, литературной премии А.И. Солженицына. О К. Воробьеве заговорили как о большом таланте, бесстрашном и кристально честном художнике и мыслителе. Начинается осознание того, как отсутствие этого голоса в русской культуре губительно отразилось на нашем миропонимании. Жизнь писателя, полная трагизма, незаурядного мужества и творческого горения, дала ему право на народное признание и активное бытование в мире русской словесности, опирающейся на национальные традиции.
Судьба К. Воробьева красноречиво выразила типичную участь русских опальных мастеров художественного слова. Вспоминаются слова А. Левинсона, сказанные более восьмидесяти лет назад о Н. Гумилеве: русский художник слова «должен сперва заклеймить своей смертью режим, убивающий поэтов. Тогда сподобится он венца мученического. Но пока в нем теплится жизнь, ничего, ни слова любви, уважения, простой памяти <...> Мы... торжественно, мы истово хороним мертвых поэтов наших, но нам слишком мало дела до живых» (63, 218).
Гражданские, нравственные, эстетические взгляды писателя, основанные на чувстве истинной любви к родной земле и ее народу, уважении к человеку и бескомпромиссной откровенности созданных страниц, шли вразрез с «незыбле-
мыми» догмами тоталитаризма. «Ни среднее, ни малое, что я написал, не лезет»; «...рык и брань сплошь. И не то чтобы я не понимал сути этой брани, не ведал истины за брехней, но сердце-то незащищенное!. Вот дело-то какое»; «...печатать меня не желают. Никто. Ничего. Вертают назад, не вскрывая пакета»; «... было горько и трудно жить, потому что дома я постоянно встречаю враждебность и хулу. Пакеты мои неизменно возвращаются назад, и все надо и надо не ожесточаться, не падать, чтобы уже не вставать. Это все тяжко. Однажды - давно - я предпринял попытку издаться в Совписе, но какой-то Гринберг, извините за невольную надменность мою, так страшно и бесстыдно надругался над телом моей Руси в моих отвергнутых рукописях, что я искренне жалел о том, что слишком поздно родился и не могу поставить его к барьеру!» (52, 300-328). Подобные признания в воробьевской переписке не редкость, но еще чаще встречаются щемящие душу слова убежденности в праведности избранного пути.
Ровесник Октябрьской революции, К. Воробьев оказался лично вовлеченным в самые драматические события советской эпохи. Трагедия германской и гражданской войн отразилась на обстоятельствах его рождения (будущий писатель появился на свет во время пятилетнего безвестного отсутствия воевавшего главы семьи от белого офицера Письменова, был воспитан возвратившимся отчимом как родной ребенок, но так никогда и не избавился от внутреннего чувства сиротства). Детство и юность «чистого мальчика» оказались «обворованными» машиной тоталитаризма (в подростковом возрасте К. Воробьев стал свидетелем уничтожения деревни: ее грабительского раскулачивания, голодного мора, разрушения церквей, массовых репрессий). Кремлевским курсантом он на себе испытал неудачи начала Великой Отечественной войны (в 1941 году в боях за оборону Москвы К. Воробьев был контужен и захвачен в фашистский плен, а после героического побега из концлагеря возглавлял партизанскую группу). После победы писатель чудом избежал «своих» лагерей - участи большинства освобожденных военнопленных, - однако клеймо «политически незрелый писатель, бывший в плену», сопровождало его, по сути, до самой смерти.

верждающие пейзаж и состояние героев к ночи контрастно сменяются криками колготящихся ворон. «... ворона ни к черту птица. Несчастье вещует, яички соловьиные пьет», - замечает Васюков. Отметим, что в мифологии ворон традиционно «связан с царством мертвых и со смертью, с кровавой битвой... выступает вестником зла» (124, 245). Интересна этимология этого слова, во многих языках обозначающая «... указание либо на крик ворона (иногда звукоподражательно...), либо на его окраску... Черный цвет ворона часто воспринимается как приобретенный от соприкосновения с огнем или дымом <...> ворон воспринимается как медиатор между жизнью и смертью» (Там же). Эта информация позволяет увидеть еще один вероятный семантический уровень названия повести и фамилий главных героев.
Повесть «Крик» дает все основания считать, что К. Воробьев принадлежит к числу наиболее честных авторов, повествующих о Великой Отечественной войне, а потому забыт незаслуженно. Как справедливо заметил сам автор, повесть написана «добросовестно и искренне» (К.Д. Воробьев - С.А. Воронину, 2.09.62) (52, 266-267). Поставленная задача - показать войну честно, без оглядки на установки официозной литературы - решена смело и талантливо. Результатом подобной откровенности стало долгое забвение воробьевского творчества: в 60-е годы как «... автор «панических повестей «Убиты под Москвой» и «Крик» - обе о неудачах 1941 года - он механически зачислялся в обличители Сталина, почти в диссиденты» (В.А. Чалмаев) (192, 64). По всей видимости, подобное отношение к прозе К. Воробьева возникло не «механически», а вполне обоснованно. Писатель одним из первых осветил в своем творчестве и в данном произведении такие запретные в ту эпоху темы, как деморализованность армии в первые годы войны, преступная неготовность правительства к нападению, традиционное для страны отношение к своим защитникам как к «пушечному мясу», что в совокупности и послужило причиной неудач первого этапа войны. При этом повесть является высокохудожественным произведением со своеобразным стилем и непривычными для советской прозы 60-х годов образами.