Байроническая модификация элегии в русской поэзии первой половины XIX века

• Автор: Толстогузова, Елена Вадимовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2011
• Место защиты: Биробиджан
• Количество страниц: 204 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ОЧЕРК ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЭЛЕГИИ
И ЭЛЕГИЗМА
ГЛАВА 2. ОБЩИЕ ПРИЗНАКИ БАЙРОНИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ;
ОБНОВЛЕНИЕ ЭЛЕГИИ В ТВОРЧЕСТВЕ БАЙРОНА
ГЛАВА 3. РУССКАЯ ЭЛЕГИЧЕСКАЯ ЛИРИКА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ
XIX ВЕКА И ПОЭЗИЯ БАЙРОНА
ЗЛ Мифопоэтическая биография Байрона в русской поэзии 1820—30-х годов
3.2. Байронический мотив «море» в контексте русской элегии
3.2.1. «Strand-Weg» В. И. Туманского
3.3. Байронический аспект мотива «воспоминание» в русской элегической поэзии 1820—40-х годов
3.4. Элегический жанр Байрона и Лермонтова: проблема сравнительной типологии
3.5. «Гонимый миром странник»: метаморфоза элегического мотива
3.6. Поэтика байронического «избытка» в лирике Аполлона Григорьева
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
Бытует довольно распространённое литературоведческое утверждение: элегия как лирический жанр прекращает своё развитие в европейской и в русской поэзии в 1820-е годы. Дальнейшие модернизации этого жанра (в русской поэзии связанные прежде всего с внесением в элегическую лирику психологической конкретики и «посторонней» стилистики в творчестве Пушкина, Баратынского, Лермонтова) имеют характер сильных, но разрозненных авторских опытов, единичных жанровых экспериментов, не образовавших традицию: «Индивидуальный стиль не растворялся в жанровом стиле» (М. Л. Гаспаров) [93: 362]. Эта концепция в отечественной филологии восходит к работам литературоведов опоязовского круга и, в частности, выразительно представлена в известной книге Б. М. Эйхенбаума «Лермонтов: опыт историко-литературной оценки» (Ленинград, 1924 [201]; примерно в это же время близкие по смыслу идеи высказывались в работах Ю. Н. Тынянова и Б. В. Томашевского, несколько позже — в работах Л. Я. Гинзбург).
Концепция Б. М. Эйхенбаума выглядит примерно так: борьба оды и элегии привела к кризису и разложению (геэр. падению или, на рабочем языке формалистов, деканоинзации) обоих жанров, и в итоге развитие элегии «после победы, одержанной ею в начале двадцатых „г одов, стало уже невозможным» [там же: 17, 30]. «Еще у Рылеева и у Полежаева мы находим и оды, и послания — у Лермонтова их уже нет, как нет и классических элегий» [там же: 101]. «Развитие ораторского стиля явилось следствием падения интимно-лирических жанров — классических романсов, элегий, песен, молитв и пр.» [там же: 113]. О становлении лирической системы Лермонтова: «Вместо старой элегии является описательная медитация...» [там же: 115]. И т.п. Почему особая роль отводилась Лермонтову? Л. Я. Гинзбург в книге «О лирике»: «Лермонтов уничтожил внутренние условия различения элегического и одического жанров, а с этой основой рухнула и стилистическая система каждого из них» [95: 155]. (Эта точка зрения восходит к книге 1940 года «Творческий путь Лермонтова», которая, разумеется, создавалась с оглядкой на книгу Эйхенбаума. См.: [97].)
Полное или частичное сочувствие этому взгляду на судьбу элегии мы обнаруживаем как в относительно недавнем прошлом, так и в наши дни, о чём прежде всего свидетельствует справочная литература, призванная закреплять устойчивые представления. Так, М. Л. Гаспаров в статье об элегии в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» (2003), упомянув Грея, Шенье и Ламартина (т.е. период с 1750-х до 1820-х годов), сразу вслед за этим утверждает: «затем элегия постепенно теряет жанровую отчётливость» [94: 1228]. Возможны более умеренные, компромиссные позиции: «В середине 1820-х гг. русская элегия пережила кризис, симптомом которого явились статья
В. К. Кюхельбекера “О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие” и вызванная ею полемика. Пути внутреннего обновления элегического жанра, его тематики и стиля были найдены А. С. Пушкиным, Е. А. Баратынским, Н. М. Языковым, позднее М. Ю. Лермонтовым и Н. А. Некрасовым» (Л. Г. Фризман [195: 867]). Здесь уже — как выход из кризиса — признаётся путь обновления жанра. Ещё более пластичной является'формулировка'Д. М. Магомедовой: «С 1830-х гг. элегия постепенно деканонизируется... Позднейшие трансформации элегии, сохраняя основные тематические комплексы, модифицируют те или иные особенности жанровой модели» [145: 303]. Эта формулировка интересна тем, что в ней соединено традиционное терминологическое словоупотребление формалистов (деканонизация) и представление о возможности «трансформаций» и «модификаций» при сохранении жанровой «модели» в целом.
Но именно в этом случае и уточнения, и оговорки не устраняют проблему, а лишь более выразительно вскрывают её: элегия как жанр безвозвратно уходит из литературы в 1820—1830-е годы (на фоне нечастых авторских удач вроде «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» Пушкина или «Осени» Баратынского, случившихся в рамках поэтического онтогенеза) — или всё же порождает ещё одну вполне жизнеспособную модификацию, имеющую, так сказать, над-авторский характер («Элегический поэт творит не тему, а вариацию» [95: 52])? Если использовать астрономический словарь, то

элегии — Е.Т.) важна именно сосредоточенность на данной коллизии и откровение, а не снятие ее» [180: т. 2, 201]. Таким образом, как мы надеемся показать в нашей работе на выразительных примерах, мы вправе говорить именно о байронической модификации романтической элегии в русской поэзии 1820—30-х годов. Причём, говоря о модификации, мы имеем в виду не столько расхожие подражания байроническому стилю, сколько глубокую переработку канонизированного жанра под воздействием этого стиля (об одном из случаев такой переработки см.: [183]).
Обычно высшую точку, расцвет элегической поэзии в России и вместе с тем время ее увядания, связывают с 1820-ми годами. К этому времени в отечественной литературе уже существовал ряд образцовых элегических текстов, на которые так или иначе, следуя им или преодолевая их, ориентировались элегики 1820-х: «Элегия» Андрея Тургенева (1802),
«Сельское кладбище», «Вечер» и «Славянка» Жуковского (1802, 1806, 1815), «На развалинах замка в Швеции» и «Воспоминания» Батюшкова (1814, 1815), «Скоротечность юности» и «Осень» Гнедича (1806, 1819) и другие. Столь же определённым для «элегической школы» и ее последователей был ряд западноевропейских элегиков, достойных подражания: Грей («Сельское кладбище», 1751), Жильбер («Бедный поэт», 1772 и «Подражание некоторым псалмам», 1780), Мильвуа («Падение листьев», 1811)23, элегические «медитации» Ламартина (1820). Не менее влиятельными подчас оказывались отдельные мотивы, приходившие в элегию из других жанров, как, например, «Листок» Арно (1815).
В те же 20-е годы репутация элегии как ведущего лирического жанра была поставлена под сомнение. Кроме программного отрицания элегии в статье В. К. Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно
23 Именно тексты Жильбера и Мильвуа легли в основу т.н. «элегии Ленского» в «Евгении Онегине» — ироничной квинтэссенции элегического жанра в преромантическом духе. См. об этом: [171: 72; 75: 12—13].