Художественная реальность слова : Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа "реализма в высшем смысле"

• Автор: Касаткина, Татьяна Александровна
• Шифр специальности: 10.01.08
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 441 с.

Оглавление.
Введение
Слово, творящее мир: стиль как сотворение вселенной
Жанровое наименование как ключ к художественной
реальности
«Другая» любовь в ранних произведениях Достоевского
Цитата как слово и слово как цитата:
Цитата в художественном мире Достоевского и авторское словоупотребление как автоцитирование
Образы и образа
Прототип словесных икон в романах Достоевского:
(стилевая доминанта «онтологического реализма» в отличие от «реализма просветительского»)
Мир, открывающийся в слове:
для чего служит художественная деталь
Заключение
Библиография

«Тут именно все дело, что Слово в самом деле плоть бысть»
/Ф.М. Достоевский
Введение
«Ты сказал ради красного словца. Но ты забыл о креативности русского языка и литературы. Все, что произносится - то и сбывается. Не боишься ли ты креативности? Вот русские писатели - не боялись».
/ Мария Смирнова-Несвицкая. Псевдопьеса/1
Во введении описывается не теория творящего слова, слова, онтологически осмысленного, которая разрабатывалась в трудах таких блестящих философов XX века, как П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков, А.Ф. Лосев, указывавших при этом, что они не более как следуют убеждению «в магической силе слова, на протяжении веков и тысячелетий» свойственному самым разным народам", но подход, позволяющий впервые заметить некоторые вещи как в художественном произведении, так и в категориях, при помощи которых анализируется литературный процесс. Подход же не может, по определению, претендовать ни на какую абсолютность, общезначимость или самодовлеющее значение - он ценен исключительно с той точки зрения, что, пользуясь им, можно к чему-то подойти, можно подойти к каким-то вещам, подходить к которым иным способом затруднительно, очень долго или попросту невозможно. И, однако, от того, кто идет избранным путем, требуется последовательность и неуклонность - не потому, чтобы он отвергал все остальные дороги, но потому, что избрал эту. И у такого избрания есть свои основания. «Плодотворная односторонность» (по блестящему выражению Лидии Гинзбург) возможна только в том случае, если исследователь на

время своего нахождения на избранном пути забывает обо всех остальных, и все свое внимание сосредоточивает на том, до чего можно дойти именно этим путем. Категоричность, которую ему при этом случается выказывать, объясняется ничем иным, как его изначальной уверенностью в существовании разных дорог, по которым можно и продуктивно идти, и, соответственно, его убежденностью в том, что своей категоричностью он не в состоянии поставить под вопрос самого существования разных дорог и разных подходов, но лишь указывает на то, что к некоторым вещам подход вообще возможен или наиболее облегчен именно с этой стороны.
Поскольку подход ценен именно тем, к чему допускает подойти, то и описание подхода не заключает в себе самостоятельной ценности, но лишь набрасывает некоторую схему, контуры инструмента, которым предполагает пользоваться исследователь. Ценность инструмента определяется не его описанием, но его работоспособностью. Об аналитическом аппарате судят не по внешнему виду, но по результатам анализа. Поэтому введение остается введением и не претендует на статус главы.
*****
С давних пор меня занимает вопрос, который на самом деле является центральным для науки о художественной литературе в целом, ибо только благодаря решению его можно было бы впервые теоретически определить, что является предметом этой науки™. Ни для кого не секрет, что до сих пор границы этого «предмета» определяются эмпирически; впрочем, определяются довольно надежно. И все же определить и описать то нечто, которое является достаточно точным критерием для непосредственного ощущения, представляется делом непростым. Эта задача, безусловно, относится к области постулатов науки, тех ее основа-

тивши этот механизм ухода самим фактом нашего отпадения от Источника всякой жизни - мы вынуждены были все дальше и дальше от Него отступать, все же не теряя из виду до тех пор, пока сохраняли «базовое прошлое». Начавшийся поворот всякий раз совпадает с замечаемым началом «опустошения» слова, то есть творимая словом реальность начинает не просто отдаляться во времени, но и частично исчезать из нашего поля зрения. Упершись взглядом в стену «предела наличествующего бытия», мы завершаем процесс, полностью отворачиваемся от наличной реальности, от сущего и даже существующего. Мы остаемся с «нагими именами», ибо вся сотворенная ими реальность отныне располагается за нашей спиной. Мы оказываемся в мире миража, «пустословия» (недаром почитаемого тяжким грехом), в ситуации сплошной и полной неверифицируемости, ласково называемой «плюрализмом», ибо уже и головы не хотим (или - не можем) повернуть, чтобы хоть взглядом вернуться к Истоку.
В такой экзистенциальной ситуации пугаться того, что какой-то из спасительных постулатов окажется чересчур ретроградным - по меньшей мере ретроградно.
Попытаюсь подвести некоторые итоги. Итак, в основе всех моих рассуждений - апелляция к тем словам, которые «были в начале» и о которых помнит не только иудейская и христианская традиция. И если не во всех культурах существуют сказания о сотворении мира из ничего словом, то все же о магичности слова, о том, что истинное слово, истинное имя есть душа вещи, ее существо и основа, и в конце концов - ее зерно, зародыш, помнит любая культура, о чем, в частности, свидетельствует существование многочисленных табу, продолжающих функционировать даже в самых современных технократических культурах, где давно существуют лишь слова, пределом которым, по словам Н. Гуми-