Традиции русского символистского романа в романе 20-х-30-х годов XX века : А.П. Платонов "Чевенгур", В.В. Набоков "Дар"

• Автор: Калинина, Екатерина Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 219 с.

Рубеж XIX и XX веков в русской литературе ознаменован активным поиском новых форм в поэзии и в прозе, стремлением уйти от натуралистического правдоподобия, преодолеть давление принципов миметического - воспроизводящего объективную действительность -искусства. Связано это в первую очередь с новыми ориентирами науки, философии и искусства, основным объектом изучения и исследования которых становится личность как таковая и ее субъективное восприятие критической ситуации рубежа веков, феномен так называемого “рубежного сознания”1. Основными параметрами рубежного сознания, повлекшими за собой значительные изменения существующих эстетических концепций и возникновение новых подходов к изображению как объективной, так и субъективной реальности, являются, на наш взгляд, экзистенциальное мировосприятие, отход от рационалистических взглядов в изучении психологии человека и интерес к субъективному восприятию пространства и времени, традиционно определяемых как объективные характеристики бытия.
Экзистенциальное сознание - “сущностная силовая линия русского и европейского мышления XX века”2, метасодержательная, универсальная категория, не ограничивающаяся каким-либо конкретным методом, стилем, индивидуальным опытом. Экзистенциальное сознание появляется как парадигма художественного мышления в переходную эпоху, на рубеже XIX-XX веков, и отражает свойственное этому периоду обостренное предчувствие катастрофы, обусловленное неустойчивостью, распадом общественных связей, кризисом религиозных и общественных идеалов, пересмотром и разрушением прежней системы ценностей, то есть системы “пределов”, ограничивающих, определяющих моральный,
гносеологический, онтологический выбор человека, от которого прежде
1 Заманская В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания. Екатеринбург: Издательство Уральского университета; Магнитогорск. 1996. С. 14.
2 Там же. С. 10.

“требовалось только “верить” и “следовать”3. Экзистенциальное сознание характеризует человека, оказавшегося в “пограничной ситуации”, на краю бездны, один на один с онтологическими проблемами, и целью экзистенциальной философии и экзистенциального искусства является познание сущностей бытия через психологические первоосновы человека, оказавшегося перед этическим и онтологическим выбором и вынужденного искать новые опоры внутри самого себя.
В отличие от реалистического видения и воссоздания мира, выражающегося в стремлении “уловить и запечатлеть существенное, главное, отражающее тенденции, ведущее к сути”4, экзистенциальный “ракурс” вбирает весь хаос явлений, фактов, вещей, попадающих в поле зрения личности, и стремится отразить полный спектр субъективных оценок и впечатлений в их противоречивости и изменчивости. Подобное видение жизни формирует экзистенциальную поэтику, “структурирующую “поток” бытия через принципы “неиерархизированности”, “поточности”,
“вертикали”, ведущей к обнаружению “сущностей”3. Если в искусстве XIX века личность расматривалась как целостный, исторически, социально, психологически детерминированный тип, то экзистенциальное сознание “возвращает человека, изъятого из общественных связей, <...>
существующего на уровне его первичных реакций на материю,
определяющего свои онтологические “пределы” в космосе, психические - в подсознании, метафизические - в связях (далеко не материалистических) с “иномириями”6, то есть внимание художника направлено на человека как такового, существующего вне общественных связей и политических влияний, человека самодостаточного, характеризующегося неповторимым самоценным внутренним бытием. Лишенная социальной и исторической мотивации личность рассматривается в экзистенциальной традиции как часть абсурдного, лишенного исторической логики мира, в котором, как и в человеческом сознании, не существует “пределов”, не существует границ
3 Там же. С.21.
4 Там же. С. 17.
5 Там же. С.18.
6 Там же. С.19.

между “собственно человеческим” и “космическим”, и поиск “себя” в бесконечности пространства и времени становится задачей экзистенциального сознания, экзистенциальной философии, рассматривающей жизнь человека как непрерывную цепь испытаний, осуществляющихся на грани жизни и смерти, бытия и небытия. Основная “пограничная ситуация”, в которой выявляется экзистенциальная суть человека, - проблема жизни и смерти - играет важную роль и в классической русской литературе, но новизна постановки проблемы заключается в том, что “она не соприкасается с традиционным вопросом о смысле бытия, так как последний изначально решен негативно: воля бессильна перед лицом смерти.”7
Художественная модель мира, сформированная в рамках экзистенциальной традиции в литературе, создается средствами поэтики, которая “инвариантна для авторов-носителей экзистенциального типа сознания и включает ряд основных атрибутивных приемов: моделирование экстремальной ситуации на границе жизни-смерти, бытия-небытия, рационального-иррационального; психологический эксперимент; повествование типа потока сознания”8; при этом экзистенциальная поэтика тяготеет к авангардным формам, которые способны наиболее адекватно отразить особенности “изломанного” мира и “изломанного” сознания.
Преодоление “пределов” реализма в экзистенциальной поэтике связано прежде всего с принципиально иным подходом к категории жанра: “Экзистенциальное сознание, - пишет В.Заманская, - отказываясь от инерции жанрового мышления, которая “программировала” модель произведения художника в момент возникновения замысла, отказывается -соответственно - и от традиционных жанровых принципов структурирования произведения. Произведение экзистенциальной ориентации структурирует себя по параметрам метасодержательной категории, а не жанра. Структурообразующие элементы экзистенциального сознания создают специфический стиль, который и проникает, пронизывает,
7 Дюдина О. Поэтика романов Гайто Газданова. АКД. М.: МГУ. 2000. С.7.
8 Там же.

сохраняя всю видимость самостоятельности, сохраняет вместе с тем и прочную связь со своим праистоком. В результате то или иное явление предстает перед нами в нескольких проявлениях одновременно: и как уже бывшее, далекое, и как настоящее, новое, и как возможное будущее.”207 В художественном мире романа А.Белого пространство и время теряют свое реальное значение: движение по замкнутому кругу сообщает им условный характер, а за пределами видимого мира, в пространствах Вселенной, открытых сознанию героев, они подчиняются иной, отличной от “земной” системе измерений.
С проблемой времени и пространства в символистском романе связана тема сна и бессонницы. Сон - это непрерывность аполлонического бытия, а бессонница - прерывность его временной текучести. В сновидениях пространство приобретает бесконечность, а во время бодрствования оно всегда конечно, геометрично. Рассматривая роль образов сновидений в произведениях символистов, Л.Колобаева приходит к выводу, что “роль сновидческого из вспомогательной, какой она была в произведениях классиков-реалистов, становится стилеобразующей в художественном сознании”208.
Итак, художественное пространство в символистском романе реализуется в символических формах, представленных значительным числом модификаций, сводящихся в итоге к противопоставлению пространств реальных и ирреальных, конечных и бесконечных. Идея ограниченности и бесконечности лежит также в основе символистской коцепции времени209: символические формы времени возникают в романах за счет сочетания различных систем времяисчисления, в конечном счете подчиняющихся универсальной дихотомической системе “время - вечность”. Такая структура хронотопа не отменяет привычные пространственно-временные измерения изображенной действительности, однако существенно переосмысливает их: они “фиксируют видимый план действительности в формах обыденного
207 Долгополов Л. С.532.
208 Колобаева Л. Русский символизм. С.24.
209 символисты <...> широко ввели в лирику и прозу поэтику “большого времени”, условно -бесконечности.” (Колобаева Л. Русский символизм. С.293.)