Русская проза 1830-х годов и культурно-бытовой мистицизм эпохи

• Автор: Шведова, Светлана Олеговна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1998
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 237 с.

ВВЕДЕНИЕ
В последнее время сложная природа взаимоотношений: литература - идеология - быт все чаще становится предметом исследований (25,72,75,100,109,118-121,140,150,186,203,204). Ощущается необходимость включить литературный процесс в контекст общекультурного движения той или иной эпохи, найти основания для типологических и генетических сближений литературных форм с явлениями периферийной словесности, которые оказывают подчас значительное влияние на литературное развитие.
Чрезвычайно богатый материал для подобных соотнесений представляет культурная жизнь русского общества первой трети XIX века. Эпоха, "полная мистического возбуждения"(В.В.Зеньковский), породила наиболее тесное взаимодействие и взаимоотражение художественного творчества, религиозных и философских исканий со сферой быта, то есть жизни в ее непосредственных, эмпирических формах.
Бытовая жизнь образованного общества первой трети XIX века стремится аккумулировать в себе явления, традиционно связанные с высокими идеологическими сферами науки, искусства, философии, политики. Салонные разговоры продолжают дискуссии, начатые в университетских аудиториях и кабинетах ученых. Личные дневники стирают грань между бытовым, эмпирическим словом и словом, культурно освоенным; личность начинает сознавать и строить себя "с явной огЛядкой на литературу"(75:70). Это и многое другое свидетельствует об изменении в данный период самих конфигураций культурной жизни, для которой оказывается характерным взаимное преломление идеологического и бытового. Культурно значимыми становятся такие явления, которые в предшествующую эпоху играли гораздо более скромную роль: так, слухи, бытовые легецды, анекдоты вызывают не

меньший интерес, чем сведения о новых научных или географических открытиях. "Люди 30-х годов прошлого века слухи воспринимали уважительно и серьезно: Пушкин, например, заносил их в свой дневник
как нечто важное, регулярно записывал слухи и П.А. Вяземский. Даже в тех случаях, когда слухи носили фантастический характер, отношение к ним практически не менялось" (140:22). (Подчеркнуто мною - С.Ш.). Из последнего видно, как меняется само понятие информации, информативности: интерес вызывает даже не объективная реальность в собственном смысле слова, но преимущественно то, что несет в себе следы многообразных рецепций, преломляется во внутренней жизни, умственном и душевном бытии человека.
Все это объясняет выдвижение на авансцену культурно® Шзт первой трети XIX века периферийных форм словесности: дневников,
писем, эссе, путевых заметок и заметок на полях, мемуаров и т.п. явлений. Эти формы обладают тем существенным да«?оинством, что, сохраняя связь с литературной традицией, опираясь и отталкиваясь от нее, они в то же время оказываются максимально открытыми для эмпирики реальной жизни, всего нового, что еще только попадает, входит в ракурс зрения собственно литературы (42,75,78,186). Эстетическое сознание эпохи оказывается открытым для естественного течения жизни во многом благодаря своему вниманию к "пограничным" формам словесности.
В их числе не последнюю роль играет журнальная проза*. Именно она знакомит русского читателя 20-30-х годов с достижениями европейской романтической литературы, формирует "новый тип русского читателя с преобладающим вкусом к романтической поэ-
* Под этим названием в работе объединены публикации информативного характера; художественная проза в собственном смысле слова, публиковавшаяся в журналах тех лет, рассматривается отдельно.

зии"(78:86-92). Однако функцией культурного посредника ее роль не ограничивается. Свобода внутренней структуры журнальной публикации, достаточно широкий потенциал форм взаимодействия автора, публикатора и читателя предопределили ее активное взаимодействие с большой литературой. <<По мере распадения старых риторических форм в литературе и публицистике возрастал удельный вес так называемых свободных или "смешанных" жанров, расширялась сфера их влияния...В связи с изменениями роли маргинальных структур они оказались идеальным вместилищем всевозможных романтических размышлений и импровизаций, гипотез и проектов, поскольку давали пишущему практически полную формальную свободу и в то же время сохраняли постоянную теснейшую связь с реальной жизнью» (42: 413).
Поэтому неудивительно, что именно журнальная проза отразила в своем движении такое исключительно важное явление духовной жизни эпохи, как мистицизм. Понимая всю многогранность проявлений мистического чувства и отношения к миру в цачШ1е прошлого века, нужно "сделать существенную оговорку: объект исследования в данной работе - не мистицизм в собственном смысле этого слова, мистицизм как определенная философия, соотносимая "с общим духовным переломом, который был связан с выхождением русской мысли на путь свободных, то есть внецерковных - построений"(80:127). Поэтому мистицизм масонов, связанный с теургической деятельностью, с философией преображения мира останется за рамками данного исследования.
С другой стороны, и такие сугубо бытовые проявления мистического мирочувствия, как занятия спиритизмом, месмеризмом и т.п., тоже не являются предметом нижеследующих рассуждений. Таким образом, в центре внимания в диссертации находится не мистическое чувство как таковое (какими бы источниками оно ни питалось), но факты рецепции этого чувства в периферийной словесности, восприятие мистических явлений, уже приобретшее форму, вылившееся в определен-

тельной. Но на этой же почве формируется и эстетическая потребность человека этого времени в чудесном, в живо переживаемом ощущении таинственности и неразгаданности бытия. Так, в эстетических представлениях преромантического читателя и писателя оказываются нарушенными некоторые правила классицистской эстетики: "Грозные
скалы, дикие леса, мрачные облака, свирепые ветры, буйные ночи, шумное море в песнях Оссиана доставляют несказанное удовольствие моему воображению. Отчего это? верно оттого, что ужас имеет в себе что-то весьма приятное"(П.И.Шаликов. "К другу". Цит. по: 103: 513)(подчеркнуто мною - С.Ш.). Говоря о степени сближения народного восприятия чудесного с мистицизмом образованного сословия, надо учитывать и эстетический характер этого явления.
Несколько иная картина возникает при обращении к публикациям на медицинскую тематику. Здесь, как правило, авторами или комментаторами статьи оспаривается не истинность приведенного факта, а способ его интерпретации. Дополнительным важным критерием может служить соотношение теоретического и фактического аспектов, то есть интерпретации и изложения информации в чистом виде. Так, в публикациях 1820-1824 годов (1-6) при обсуждении модных медицинских теорий: ясновидения, магнетизма, френологии - теоретический
аспект явно преобладает: авторы критикуют не факты, а теории в
целом, сравнивая их со столь же дискуссионным явлением из области искусства: "Какой богатый предмет для романтической поэ-
мы! "(III:4:158).
Во второй половине двадцатых годов количество публикаций на медицинские темы, содержащих элемент чудесного, увеличивается вдвое (ср. аналогичное возрастание числа публикаций в этот периода при анализе первых двух тематических групп). Около половины из них - продолжение дискуссий на тему магнетизма. С одной стороны, сохраняется скептическая точка зрения, стремящаяся связать