Социальный и общечеловеческий контекст русской прозы 1950-70-х годов о Великой Отечественной войне

• Автор: Евглевский, Евгений Маркович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Курск
• Количество страниц: 172 с.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I. «БИОГРАФИЯ» И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СЮЖЕТ В ПРОЗЕ 1950
70-Х ГОДОВ О ВОЙНЕ
ГЛАВА И. ГЕРОЙ К. ВОРОБЬЕВА В ЛИТЕРАТУРНОМ И ОБЩЕСТВЕННОМ
КОНТЕКСТЕ ВРЕМЕНИ
ГЛАВА III. НРАВСТЕННО-ЭТИЧЕСКИЕ УРОКИ ВОЙНЫ И МИРА В ПРОЗЕ
50-70-Х ГОДОВ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРА.

Введение
Литература о войне вызывает в современном общественном и художественном сознании острые споры и разночтения. Она как научная проблема и сегодня остается в высшей степени полемичной. Немалый опыт, накопленный отечественным литературоведением, нуждается в уточнении и дальнейшей конкретизации, порой - в переосмыслении. О чем, например, напоминает относительно недавно вышедшая книга материалов о романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (163). Ее разноголосица свидетельствует не только о несовпадении, часто прямо противоположном видении критиками художественного мира Гроссмана, но в не меньшей степени есть также подтверждение того, сколь разные традиции военной литературы отстаивают оппоненты.
Очевидно, с полемическими целями создавалась работа Е. Добренко «Грамматика боя - язык батарей». Литература войны как литература войны» (65). Любое произведение последнего времени о войне («Прокляты и убиты» В. Астафьева, «Генерал и его армия» Г. Владимова, «Стужа», «Полюби меня солдатик» В. Быкова, «И тогда приходят мародеры» Гр. Бакланова) вызывает противоречивые оценки ( И. Есаулов «Сатанинские звезды и священная война. Современный роман в контексте русской духовной традиции» (68); И. Дедков «Объявление войны и назначение казни» (59); А. Немзер «Одолевая туман. Заметки о романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» (115); В. Кардин «Страсти и пристрастия. К спорам о романе Г. Владимова «Генерал и его армия» (84); М. Нехорошее «Генерала играет свита» (116)).
Нельзя не признать, что эти расхождения, кроме всего прочего, есть результат того, как литературный критик воспринимает предшествующий художественный опыт - как абсолютно достаточный или исторически ограниченный, нуждающийся в дополнении.

Разночтения в литературоведении и критике созвучны диссонансу современного общественного мнения о войне. Г. Гусев в статье «Бессмертие нашей победы» (54) предпринял попытку исчерпать неоднозначное видение событий 1941-45 гг., которое складывалось в обществе и в не меньшей степени, чем навязанные сверху ориентиры, учитывалось читателем и писателем, официальным представлением о войне. Ее победоносные результаты критик объясняет положительной ролью «предельно централизованного советского государства» (54, с. 9), превосходством «советской военно-стратегической мысли, таланта нашего командования над вышколенным фашистским генералитетом» (54, с. 7), «неформальным, высоким авторитетом коммунистов в рядах сражающегося народа»(54, с. 11).
Почти прямо противоположное толкование на сегодняшнем этапе получают события минувшей войны в оценке прозаиков и поэтов послевоенного поколения (37).
М. Бутову война представляется как «величайшее преступление власти против своего народа» (37, с. 185).
«Народ в войне изуродовался, настрадался, - считает О. Павлов, - а его еще напоследок корежили, отнимая у него жизненную правду этой войны, а взамен принуждая умильно врать»(37, с. 193).
«Война была, - пишет А. Кабаков, - самая мистическая из великих. То, что сталинский СССР оказался на одной стороне со свободными странами, а гитлеровская Германия и императорская Япония - на другой, теперь, думаю, не одному мне представляется не то чтобы случайностью, но уж, во всяком случае, не советским выбором. Демократические страны сочли, что нацизм страшнее коммунизма»(37, с. 191).

дина - это мы, наши семьи, наши матери, наши жены и дети. Родина - это наш народ»(15, с. 32 ,33, 34).
В обращении Момыш-Улы равноважно как высказанное, так и то, что за ним: мысль о доверии к памяти каждого защитника, сохранившей в своих глубинах опыт народной жизни. Именно такая память была источником богатой эмоциональной культуры воина-защитника. Гамма чувств и образ мысли, будучи предельно обостренными, тем не менее никак не могли быть сведены к всепоглощающей идее борьбы с врагом, верховенство которой над всеми остальными ценностями бытия настойчиво утверждала большевистская идеология. Не вмещаясь в границы «любовь - ненависть», «свой - чужой», «мужество - трусость», память оставалась выражением подлинно человеческой сути.
В годы труднейшего испытания именно она поддерживала надежду на возвращение к завещанной от дедов и отцов родной земле, на встречу с близкими, и главное - на обретение достойной победителей, справедливой послевоенной жизни. Другое дело, что тяготы и лишения военного времени не только обостряли эти надежды, но почти неизбежно побуждали идеализировать недавнее прошлое. Казалось, грядущий мир станет прямым его продолжением. В таком случае любое воспоминание вызывало повышенное чувство радости, откровенно праздничное настроение.
Генерал Литовченко («Взятие Великошумска» Л. Леонова), освобождая захваченные врагом, памятные с детства родные места, пытается «думать о войне, но среди больших хозяйских планов всё чаще, как сухие полевые цветы, попадались благословенные воспоминания, живые и трепетные до озноба и легкого холодка в пальцах»(101, с. 17). Как только герой вступает в пространство «великошумских окрестностей», любовь к малой родине, ностальгически окрашенная, достигает максимальной глубины и искренности