Описание художественного мира А. Платонова по данным языка

• Автор: Михеев, Михаил Юрьевич
• Шифр специальности: 10.02.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 348 с.

О ЧЕМ ЭТА ДИССЕРТАЦИЯ?
Введение формальное
Введение содержательное
ГЛАВА I. ЛЕКСИКО-СТАТИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ. ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ КАК ОСНОВА «МЕДЛЕННОГО ЧТЕНИЯ»
§1. Статистический пробег по лексическим константам писателя
§2. Нормативное и "насильственное" использование словосочетания. Рождение предположений
§3. Родительный падеж (пролетарий от грамматики, он же - гегемон в языке Платонова)
§4. Жизни МЫШЬЯ БЕГОТНЯ ИЛИ ТОСКА ТЩЕТНОСТИ? О метафорической конструкции с родительным ПАДЕЖОМ
§5. ЧЕ[В]-ВЕН[Г]-ГУР<Т> - МНОЖЕСТВЕННОЕ осмысление
ГЛАВА II. ЦИТАТНЫЙ И СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
§1. Избыточность и недоговоренность (плеоназм, парадокс, анаколуф и языковой ляпсус у Платонова)
§2. Слагаемые стилистической игры Платонова: советская новоречь и “СЛАВЕНЩИЗНА"
§3. Индивидуальный стиль с точки зрения цитат и интертекста
§4. Заметки о стиле ранней прозы Набокова-Сирина
§5. НЕ-ОСТРАНЕНИЕ ИЛИ АВТОРСКОЕ САМООТСТРАНЕНИЕ?
ГЛАВА III. ФРАГМЕНТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА ПЛАТОНОВА
§1. Портрет человека у Платонова
§2. Народ и история - неорганизованная масса и навал событий
§3. Деформации пространства (пустота и теснота)
§4. Скупость, Жадность, Ум и Чувства
§5. Отражения "души" в наивной мифологии русского языка (опыт размытого описания образной коннотативной семантики слова)
§6. О платоновской душе
§7. Причины и следствия (мифология вместо причинности)
§8. Время у Платонова
§9. Платоновская сказка (извод “Безручки”)
Заключение
Принятые сокращения, цитированная литература и электронные источники
Оглавление (подробное)

О чем эта диссертация?
Введение формальное
Предмет и задачи работы
Диссертация посвящена теоретическим вопросам работы с художественными произведениями, подобными по сложности текстам Андрея Платонова, а также разбору конкретных смыслов в текстах этого писателя, понимание которых невозможно без уяснения особенностей его языка, идущего подчас намеренно наперекор общепринятым нормам. Работа ставит задачей, во-первых, указать существующие на сегодня наиболее точные методы описания поэтического языка и, во-вторых, выявив ключевые для платоновского творчества слова и концепты, представить основные фрагменты его художественного мира (такие как “причинность и случайность”, “ум”, “чувство”, “жадность и скупость”, “пространство”, “время” и др.).
Актуальность исследования
О Платонове сейчас пишут много, но работы таких платоновских «первооткрывателей», как Лев Шубин, Сергей Бочаров, Елена Толстая-Сегал, Иосиф Бродский, написанные еще в начале 1970-1980-х гг., и на сегодня остаются во многом непревзойденными. В них высказаны о творчестве писателя наиболее ценные и значимые догадки, но - на уровне интуиции, озарения. Между тем сейчас, наконец, у русскоязычных читателей Андрея Платонова все его тексты перед глазами. Уже позднее, с конца 1980-х - начала 1990-х гг., появились работы и практически исследующие платоновский язык - статьи Ю.И. Левина, И.М. Кобозевой и Н.И. Лауфер, М.Бобрик, М.А. Дмитровской, Т.Б. Радбиля и др. В Институте мировой литературы в Москве и в Институте русского языка (“Пушкинский дом”) в Санкт-Петербурге в последние десять лет проводятся конференции, издаются сборники (“Страна философов” и “Творчество Андрея Платонова”), начато комментированное издание его рукописей, готовится к изданию научное собрание сочинений. Теперь становится необходимым планомерное истолкование особенностей, деталей и подробностей платоновского художественного мира - с созданием словаря, а также исчерпывающего тезауруса его языка. Подходы к этому и предлагает настоящая работа.
Научная новизна и результаты работы
Автора как лингвиста интересует в первую очередь то, как Платонов употребляет слова, как из, казалось бы, тавтологий и топтаний мысли на месте рождаются истинные перлы его языка и стиля. В диссертации разбор особенностей языка объединен с разбором самих художественных образов, эти вопросы оказываются неразделимы - внесение ясности в первые способствует прояснению последних и наоборот.
Новизна работы состоит в том, что в ней впервые сделана попытка рассмотрения целостного образного мира Платонова, показаны те собственно платоновские отклонения от общеупотребительных выражений русского языка, которые, среди прочего, отличают этого писателя от остальных. В работе разобрано более 200 специфически платоновских словосочетаний из различных произведений писателя, при этом продемонстрированы присущие ему способы каламбурной игры с языком, “наращивания” семантической и прагматической составляющих слова, стилистической игры. На примере разных предметных, языковых и философских категорий исследованы особенности мировидения писателя и заложены основы (предложена конкретная методика, даны иллюстрации) для построения тезауруса.
Материал и методы работы
Основной метод толкования специфически платоновских выражений, используемый в работе, это разложение словосочетания на составляющие - на те нормальные сочетания русского языка (как свободные, так и фразеологически связанные), которые в платоновском языке задействованы имплицитно, и на которые его собственные словосочетания-неологизмы указывают (смысл которых они хранят в себе компрессивно, стягивая в эллиптической контаминации).
Материалом служат известные произведения писателя: в основном, это повести, романы и рассказы - “Котлован”, “Чевенгур”, “Счастливая Москва”, “Река Потудань”, “Ювенильное море”, “Сокровенный человек”, “Усомнившийся Макар”, “Впрок”, “Джан”, “Бессмертие” и другие, менее известные, а также платоновский вариант русской сказки “Безручка”, публицистика писателя и его “Записные книжки” (за вычетом пьес и стихов, которые в работе не рассматриваются). Для контрастного сопоставления стилистики Платонова привлекаются произведения В.Набокова, Ильфа и Петрова - в некотором смысле его антиподов, а также авторов более близких по стилистике - Зощенко и Пришвина.
Главной “отмычкой” при толковании ключевых мест Платонова и его поэтических приемов во всей работе выступает предположение - то есть отрезок смысла, способный служить законченным целым при толковании отдельного места текста, и представляющий собой стандартный языковой оборот. Каждое используемое предположение соответствует, как правило, какому-то уже имеющемуся в языке словосочетанию или синтаксической конструкции, организующей вокруг себя смысл данного места. Некоторую гарантию исчерпанности всех рассмотренных предположений дает метод медленного чтения, то есть многократные возвращения с пересмотром, поправками и дополнениями к первоначально выдвинутых версий (но полной гарантии правильности получаемого в итоге толкования, конечно, в принципе быть не может).
Как известно, Платонов комбинирует смыслы сразу нескольких стандартных языковых конструкций в одном, по преимуществу, неправильном с точки зрения языка сочетании, выражая тем самым их сгущенный, стянутый в целое смысл, что было названо, в разное время, "спрямлением" (Л.Боровой), "подстановкой" (А.Цветков), "анаколуфом" (М.Бобрик). Если обращаться к терминам поэтики и лингвистики, этот прием можно квалифицировать как контаминацию, эллипсис, солецизм, иногда - как силлепсис (Нонака 2004). Так, к примеру, следующее платоновское выражение из “Котлована” (когда про одного из героев говорится, что на его лице получилась) морщинистая мысль жалости. - следует понимать как некую равнодействующую, по крайней мере, из трех смыслов (предположений)1: 1) <на его лице изобразилась какая-то мысль>,
1 Здесь и далее используются угловые скобки для обозначения собственных предположений автора-читателя, толкующих чужую мысль (мысль первоначального автора). В том случае,

Теперь другие, также весьма характерные для Платонова и часто переосмысливаемые им словечки - ожесточение, уничтожение и жестокость - и тоже в сочетаниях с родительным. В первом примере речь идет об инвалиде Жачеве, который высказывает Вощеву свое неудовольствие (вернее, даже озлобление) по поводу неловко высказанных ему слов сочувствия:
“...сказал с медленностью ожесточения" (К)
То есть, может быть а) ?-<постепенно все более и более ожесточаясь>, или <с медленно нарастающим ожесточением>; б) <произнес медленно, с характерным ожесточением>, или с умалчиваемыми кванторами: в) <будто состоянию ожесточения всегда присуща какая-то особенная медлительность проявления: человек как бы сдерживает и контролирует себя, чтобы не быть чересчур агрессивным». Значит ли это, что рассказчик предполагает, что в сочетании медленность ожесточения перед читателем должен быть образец медлительности того же “законного” типа, как, например, медлительность черепахи?
Рассмотрим другой, сходный пример:
“Лампа горела желтым загробным светом, Пиюся с удовольствием уничтожения потушил ее "... (Ч)
Нормально было бы сказать просто: а) <потушил лампу с удовольствием» очевидно, от сознания правильности того, что свет потушен: ведь в Чевенгуре начинался новый день, первый день коммунизма, после расстрела буржуев и выселения полубуржуев - действий, в которых Пиюся принимал деятельное участие. Но Платонов будто пытается разобраться подробнее еще и в конкретных причинах такого удовольствия: аа) <испытывая при этом удовольствие от пользы и осмысленности своего действия, как от уничтожения никому не нужного, только зря горящего света». Как бы само собой предполагается, что тушение лампы ради экономии автоматически приносит человеку удовлетворение. Но попутно все-таки вызывает недоумение, что самому уничтожению таким образом приписывается удовольствие (тем самым уничтожение как бы должно числиться в ряду известных видов удовольствия)! Получается своего рода оксюморон. Обнаруживается пугающая привычность, даже естественность, с точки зрения героя, одного из основных организаторов расправы над «буржуями» в Чевенгуре, получения удовольствия от <всяких> действий, направленных на уничтожение.
Но вообще подобного рода примеров со словами жестокость и ожесточение у Платонова довольно много. Вот еще один:
“Вощев с жестокостью отчаяния своей жизни сжал лопату’’... (К)
Можно бы было сказать проще: <страдая от жестокости жизни / испытывая жестокое отчаяние / отчаявшись / доведенный до жестокого отчаяния всей своей жизнью». Но также, по платоновской наводимой логике выходит, что у всякого отчаяния есть (или должна быть?) какая-то особая, характеризующая его проявление жестокость. Имеется в виду просто крайняя степень проявления отчаяния, пароксизм, или же все-таки что-то еще? Опять-таки, до конца неясно.
Сравним, насколько привычны и естественны для нас в отличие от вышеприведенных, платоновских, с одной стороны, такие сочетания, как: радость жизни / счастье материнства /удовольствия семейной жизни итп., а с другой стороны, мучения смерти / страх наказания / стыд разоблачения / отвращение (перед) убийством итд. Имеются в виду, очевидно, наиболее стандартные действия от указанных событий-ситуаций: радость - от жизни как таковой, то есть от вся-