Типология русских придаточных предложений нетипичного построения : Синтаксические единицы с отклоняющейся структурой

• Автор: Дяговец, Иван Иванович
• Шифр специальности: 10.02.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Донецк
• Количество страниц: 316 с. : ил.

Даже беглый экскурс в прошлое цивилизации показывает, что в сфере интеллектуально-мыслительной деятельности человечества каждая историческая эпоха развития характеризовалась господством преимущественно одной базисной категории [197, 272]. Она определяла образ и характер мышления всего поколения данной эпохи. Так, античное мировоззрение находилось под сильнейшим влиянием категории «космос». Она выступала, как «первообраз вещей, источник их смысла и жизни» [124,14].
В Средние века доминирует категория «природа», через призму которой консолидировалось всё «мыслительное пространство [179, 272] эпохи феодализма, приобретало черты эволюционного динамизма.
Мировоззрение Нового времени — эпохи крушения крепостнических порядков и бурного, напористого зарождения, а потом и становления капиталистических отношений — ознаменовалось господством категории «вещь», позже сменившейся категорией «структура», которая оказала масштабное воздействие на интеллектуальную сферу эпохи капитализма.
Все эти категории выступали как «универсальный объяснительный принцип [124, 13-14] всего сущего и мыслимого как в человеческом обществе, так и в окружающей действительности.
В этом отношении не является исключением и современная эпоха — II половина XX — начало XXI века. Миропонимание, характерное для нашего времени, базируется на двух категориальных основаниях — «система» и «деятельность». Они позволяют «осуществить универсальную характеристику мира современного человека в целом и отдельных фрагментов этого мира» [124, 3], в силу чего являющихся центральными в интеллектуально-мыслительной сфере человека нашего времени.
«Сегодня каждый человек, его деятельность и сама жизнь могут

быть осмыслены и поняты только в категориях системы», — пишет академик Ф. Перегудов («Правда», 26.02.1990). Здесь точно, почти до абсолютной истины, подмечено, что в интеллектуально-мыслительной сфере нашего времени стали господствовать категории «система» и «деятельность». Они всегда проявляют себя «в обнимку друг с другом», в парном сплетении, поскольку взаимосвязаны так тесно, что не могут одна без другой функционировать: «система» обнаруживает себя только в «деятельности», а эта последняя совершается ради обнаружения первой, протекая исключительно в режиме системных ситуаций. «Задача системной деятельности превращать сложное в простое, объяснимое, но не наоборот. И это роднит её с настоящей наукой. Но простое — не примитивное» (там же).
Язык — это инструмент, с помощью которого «работают» категории «система» и «деятельность». Само устройство понятийной части их, если подходить к нему с чисто имманентной точки зрения, покоится на языке и в нём обнаруживает себя, включаясь в процесс создания универсальной картины либо «отдельного фрагмента» деятельности, либо в целом.
Во II половине XX ст. развитие науки о языке ознаменовалось использованием системного подхода в лингвистических исследованиях, что дало принципиально новое видение языковой действительности. Это стало возможным благодаря тому, что сам системный метод опирается на «деятельность» как инструмент познания сущности языкового объекта и в этом плане является глубоко деятельностным.
Диалектическая связь между этими двумя языковыми категориями выражается в том, что они являются конститутивным признаком друг друга. Так что «системность — конститутивное свойство деятельности» [124, 3], а сама «деятельность», в «свою очередь, может быть охарактеризована как сверхсложная система» (там же, 3).

Взаимосвязь и взаимозависимость категорий «система» и «деятельность» вполне очевидна, хотя и не проявляется открыто, (там же, 3).
Из этого вытекает, что русский язык как системное целостное образование представляет собой «совокупности взаимосвязанных и взаимодействующих объектов» [13, 368], то есть таких объектов, что постоянно находятся в деятельностной ситуации.
Однако в этой ситуации слишком много лакун — не вскрытого, не обнаруженного, до конца не понятого — всё это ставит перед русистикой много задач по исследованию языковых объектов, явлений, фактов, а они, как правило, устроены сложнейшим образом и изучению поддаются с трудом ещё и из-за своей многоаспектности.
И даже дело не столько в этом, сколько в неисчерпаемости процесса познания, ибо «каждый успех нашего познания ставит больше проблем, чем решает, и что в этой области каждая новая открытая земля позволяет предполагать существование ещё неизвестных нам континентов» [22, 317].
Говоря иначе, процесс познания объекта исследования не заканчивается на решении одной проблемы, а только начинается, ибо при этом возникает необходимость решить ещё несколько подпроблем, а уже решённые, в свою очередь, «выставляют» на исследование ещё целую серию подпроблем и т. д. Если изобразить модель процесса познания, то она будет иметь вид ветвящегося дерева, верхушку которого отыскать невозможно.
Это одна сторона процесса познания сложного устройства языковых объектов, другая заключается в том, что каждый из них — это система, у которой есть свой центр, состоящий из консервативных элементов с их свойствами, и периферия — нестабильный участок системы объекта, участок, очень динамичный, восприимчивый ко всякого рода

предложения, как языковой единицы. Осложнение исходного предложения происходит при помощи уточнительных параллельных и однородных значений — это всё неконструктивные значения: они не могут создавать грамматически достаточную единицу, у которой вполне хватило бы языковой энергии только на то, чтобы «прикрасить» структуру исходного предложения.
Вот почему синтаксические единицы уровня простого предложения, осложнённые уточнительными компонентами, а также обращениями и однородными членами, устремлены к простому предложению.
В целом же все построения, осложнённые категориями обособления, однородности, вводности, вставности и обращения, в русистике квалифицируются как единицы промежуточного уровня между простым и сложным предложениями [98, 154], то есть периферийной зоны между двумя указанными уровнями.
В русской синтаксической действительности не существует таких самостоятельных участков, сущностные свойства которых выражали бы осложнённость предложения. Эта-то синтаксическая несамостоятельность придаёт им статус единиц синтаксиса простого предложения.
Уровень сложноподчинённого предложения — одна из самых распространённых синтаксических подсистем. Она имеет весьма сложное внутреннее устройство, в котором ещё и сегодня не всё до конца выяснено. Сложность этой подсистемы проявляется в том, что вся она, а точнее её сущностные свойства выражаются не одной единицей, а несколькими, причём ни структурно, ни семантически они неизоморфны, хотя и имеет много точек грамматического соприкосновения и даже прямого контакта. Так, сложноподчинённое предложение, построенное на бипредикативной основе, служит исходной синтаксической единицей для порождения других, более сложных, многокомпонентных единиц, конструирующихся