Класс глаголов интеллектуальной деятельности как формально-содержательный элемент идиостиля : на материале русскоязычных стихотворений И. Бродского

• Автор: Усачева, Анастасия Сергеевна
• Шифр специальности: 10.02.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Саратов
• Количество страниц: 173 с.

Глава 1. Теоретические проблемы исследования лексики ментальной сферы в современной лингвистике
1.1.Спорные проблемы исследования семантики лексики ментальной сферы в современной лингвистике
1.2. Принципы анализа класса глаголов интеллектуальной деятельности в поэтическом тексте
Глава 2. Особенности функционирования глаголов интеллектуальной деятельности в поэзии И. Бродского

2.1. Глаголы восприятия

2.2. Глаголы понимания

2.3. Глаголы познания

2.4. Глаголы мышления

2.5. Глаголы сравнения и сопоставления

2.6. Глаголы выбора и определения

2.7. Глаголы решения

2.8. Глаголы воображения и предположения
2.9. Глаголы определения
2.10. Глаголы проверки
Заключение
Источники и библиографический список
Словари и принятые сокращения

Когнитивная лингвистика внесла в область исследования человеческого сознания свои коррективы и новшества, выдвинув на первый план проблему получения данных о толковании мира говорящим - и о самом говорящем - через язык [Фундаментальные направления... 1997: 340, 343; Попова, Стернин 2001: 19-22]. Особые перспективы получил и лингвостилистический анализ, теперь не только активно использующий достижения общеязыковых изысканий в описательном ключе, но и самостоятельно разрабатывающий специальные способы моделирования художественных концептов как единиц сознания, ментальных сущностей [Бутакова 2001; Тарасова 2003] (по-прежнему наиболее актуальным в этом смысле остаётся вопрос о внутренних свойствах слова в поэзии, о взаимодействии систем языка и поэтической речи [Борисова 1982; Григорьев 1979: 75; Попов 1980: 68; Ковтунова 1988:167,169]).
На этом фоне активно развивается комплексный подход изучения идиостиля, совмещающий когнитивный, коммуникативный, стилистический, психолингвистический и некоторые другие аспекты. Подобный
методологический синтез способствует расширению представления о способах реализации авторского сознания в художественном и, в частности, поэтическом тексте (с учётом того, что «лирическая поэзия - единственный в своём роде способ экстериоризации внутреннего мира» [Ковтунова 1986: 8], ср. [Черняковская 1983: 118; Портнов 1994: 132, 136]). Целесообразно предположить, что воплощённый в нём вариант организации мира «центрируется» некоторым набором словесных знаков (ср. с понятием функционально-семантического блока [Калимуллина 1994: 88]),
составляющим в итоге одно из важнейших проявлений «психической жизни индивида» [Торсуева 1986: 66; Адмони 1994: 120] как языковой личности [Караулов 1987: 38]. Закономерно предположить, что глаголы
интеллектуальной деятельности формируют основу представления о

многомерном воплощении авторского «Я» и дают возможность хотя бы приблизительной «реконструкции ментального мира» [Рябцева 1993: 56] (ср. [Воркачёв 2001: 67]). Не вызывает сомнения, что «именно глагол среди всех частей речи обладает наиболее значительным семантическим потенциалом, смысловой ёмкостью, склонностью к- смысловому и семантическому варьированию» [Попова 1997: 133; Окунева 2000: IV]; ср. также [Виноградов 1972: 341; Ануфриева и др. 1987: 8]. И, хотя в «сложной поэтической действительности большого художественного организма» [Пресняков 1980: 84] (впрочем, как и в языке) строгое разделение ratio и emotio, безусловно, невозможно [Газарх 1987: 9; Ляпон 1986: 34], оно всё же первоначально необходимо для последующего описания указанной взаимосвязи.
Полагаем, что анализ глаголов интеллектуальной деятельности в их совокупности как класса - в смысле, близком формально-семантическому парадигматическому объединению [Кузнецова 19826: 71-74] и в известном отвлечении от системно-лексикографического понятия класса как единицы фундаментальной классификации лексики [Апресян 2006: 69-85] - способен внести продуктивный вклад как в общую теорию поэтики с её вниманием к лингвопоэтическим контрастам и приёмам сочетания [Щмуль 2001: 115], к нестандартным семантическим отношениям [Беспалова 2002: 17], так и в формирование новых комплексных методов исследования художественного текста, направленных на целостное осмысление поэтической картины мира (ср. [Чижова 1995] и, в особенности, [Чарыкова 2000: 3-26]), проясняющих «характер соотношения лексических составов общего и поэтического языка» [Шестакова 2006: 324] и объединяющих различные стороны семантики [Казарин 1999]. На наш взгляд, имеется прямое соответствие между установкой на исследование концептуально-содержательных объединений лексики и выводами Ю.В. Казарина о нескольких типах поэтической семантики, так как фактически они подразумевают динамичную связь формальной, содержательной, функциональной, культурной, эстетической и

снежная Россия поднимает / свой снежный дым над крышами имён, / как будто он ещё не понимает, / но всё же вскоре осознает он /её полуовальные портреты, / её глаза, а также голоса, / к эстетике минувшего столетья / анапесты мои соотнеся.
На фоне многочисленных, но в целом последовательных контекстов с понимать 1, значение ‘Постигать (постигнуть) смысл речи на чужом языке’ (6) реализуется внутри весьма необычных образов-ситуаций. Прежде всего, само понятие «чужой язык» всякий раз оказывается осмысленным заново. Это и обыкновенная звучащая человеческая речь (.Я говорю, а ты меня не слышишь. / Не крикнешь, нет, и слова не напишешь, / ты мёртвых глаз теперь не поднимаешь / и мой, живой, язык не понимаешь), и Язык как орган системы пищеварения и одновременно как воплощённое творчество (<...>м без костей язык, до внятных звуков лаком, / судьбу благодарит
кириллицыным знаком. / На то она судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи), и звуки, издаваемые насекомыми (Я понимаю только жужжание мух / на восточных базарах!). Как видно, в поэтическом мире Бродского границы ‘чужого языка’ довольно широки, и потому даже его непонимание не становится препятствием для коммуникации. Впрочем, не понимать ни слова на местном наречьи может быть истолковано и как эвфемистическое именование ситуации чуждости, иррациональности, нереальности: С другой стороны, кудрявый и толстощёкий, / ты [Вертумн] казался ровесником. И, хотя ты не понимал / ни слова на местном наречьи, мы как-то
разговорились.
Третье значение ‘Постигать (постичь) в ком-либо близкие себе мысли, взгляды’ встретилось, что показательно, всего один раз. Между тем, в нём актуализуется соединение нетривиальных и отчасти взаимоисключающих значений ‘быть снисходительным’-‘хорошо
относиться’: Враги поймут, глупцы простят, / а кто заучит роль, / тот страстотерпец, тот солдат, / солдат, мертвец, король.