Английский роман XX века : Диалог с Ф.М. Достоевским

• Автор: Хуснулина, Разиля Рафинатовна
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2005
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 300 с.

Введение. Ф.М.Достоевский в Великобритании: стереотип и реальность.
Оценка его творчества в критике
Глава I. «Открытие» Ф.М. Достоевского. 1880-90-е годы: Р.Л.Стивенсон,
О.Уайльд. 1920-е годы: Д.Г.Лоуренс, В.Вулф
Глава II. «Бесовщина» на новом историческом этапе. Актуализация романа Ф.М. Достоевского «Бесы»: «Контрапункт» О.Хаксли, «Рождественские каникулы» С.Моэма, «Скотный двор»
и «1984» Дж.Оруэлла
Глава III. «Проверка всяких человеческих верований».
Ф.М.Достоевский и К.Уилсон, Б.Хопкинс, Э.Берджесс
Глава IV. «Святые» и «грешники» в романах Гр.Грина и А.Мердок:
осмысление традиции Ф.М.Достоевского
Глава V. Тема «самостоятельного хотения» «маленького» человека:
взаимодействие Дж.Фаулза с Ф.М.Достоевским
Заключение
Библиография

Введение. Ф.М.Достоевский в Великобритании: стереотип и реальность. Оценка его творчества в критике
Ф.М.Достоевский (1821-1881) отнюдь не вошел в английскую культуру легко и плавно. Напротив, он был встречен настороженно и с опаской, как писатель, ломающий устоявшиеся литературные каноны, осваивающий неведомые темы и опровергающий привычные вкусы.
Первые отклики о нем появились во французской прессе в связи с его кончиной. До этого он не был известен англичанам. В «Истории русской литературы» (Лондон, 1882), подготовленной Чарльзом Тернером, некоторое время читавшим лекции в Императорском университете в Санкт-Петербурге, Достоевский упомянут лишь как друг Н.А.Некрасова (1). Когда же в 1884 году во Франции, Германии появились переводы романов Достоевского и по ним были подготовлены вольные английские версии, его, наконец, заметили критики, но восприняли в некоем общем ряду. Они отзывались о нем как о писателе чужеродном, «таинственном русском», «пришельце из потустороннего мира»; персонажей соотносили с известными сведениями его биографии: эпилепсией, каторгой, азартными играми.
Подобный «этнографический» подход к творчеству писателя, как к некой типовой, всеобъемлющей формуле загадочной «русской души», и стал для литературоведов и критиков самой простой «разгадкой» Достоевского, провидца со странной судьбой. Такое его понимание они стремились приспособить к понятному, тому, что было на слуху, объясняя загадочность «русской души» «крайностями», «бесхребетностью», видя в них «некий рок».
Доминанта загадочной «русской души» долгое время, вплоть до 1920-х годов, определяла интерпретацию личности писателя, его творчества. Отчего и оказалось возможным «не замечать» Достоевского и отодвинуть на

периферию, говоря о его экспериментах, как о причуде второстепенного прозаика.
Словно предвидя подобную интерпретацию, Достоевский возражал против узко национального истолкования явлений, называемых «русскими», нередко ему же приписываемых. К «русской» теме Достоевский подступает с разных сторон. Устами Радомского, одного из персонажей «Идиота» (1868), он говорит, что, если писателю «удалось сказать... нечто действительно свое, свое собственное, ни у кого не заимствованное», его можно назвать «русским» (2). О другом измерении «своего», «русского», можно судить по высказыванию Версилова из более позднего романа «Подросток» (1875): «У нас создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех. Это - русский тип... и получил он способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. Это и есть самое существенное национальное различие наше от всех... Я во Франции - француз, с немцем -немец, с древним греком - грек и тем самым наиболее русский. Тем самым я -настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль» (3). Словами Ивана Карамазова («Братья Карамазовы», 1879-1880) Достоевский указывает на «великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению» (4) как на «тайну бытия человеческого»
Введя в обиход термин «русская идея» (в объявлении о подписке на журнал «Время» на 1861 год), Достоевский имел в виду ее «общечеловечность», синтез «всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа» (5). Тему русского начала как «капитальную» писатель развил в речи, прочитанной им при открытии памятника А.С.Пушкину 8 июня 1880 года. Тогда, оппонируя И.С.Тургеневу, заявившему, что «название национально-всемирного поэта мы не решаемся дать Пушкину», Достоевский произнес пророческие слова: «Нет,

История доктора Джекила и его «двойника» Хайда, в которого он, благодаря медицинским опытам, перевоплощается, передана «со стороны». «Нам фактически не показаны дурные дела Хайда, лишь говорится, что он является воплощением сатанинской злобы, и в качестве примеров приводятся эпизоды с упавшей девочкой, на которую наступил Хайд, и убийство сэра Дэнверса Кэрью, - отмечает Уильям Арчер. - Совершенно очевидно, что писатель хотел показать пороки Хайда и добродетели Джекила как личные свойства, долженствующие иметь символическое значение» (21).
Детективную историю о «двойниках» с убийствами, расследованиями автор фактически превратил в психологический этюд о границах добра и зла в человеческой природе, но не смог показать их борения; его персонажи -носители разных моральных ценностей, без манихейского смешения, которое могло бы приблизить их к героям Достоевского. «Те области добра и зла, которые сливаются в противоречиво двойственную природу человека, -говорит доктор Джекил, - в моей душе были разделены гораздо более резко и глубоко, чем они разделяются в душах подавляющего большинства людей» (22).
Чтобы показать «двойничество» и «подполье» в людях, которые внешне выглядят благородными джентльменами, Стивенсон поначалу почти педантично проводит доктора Джекила через сходную с героем «Записок из подполья» ситуацию; оба сознательно выбирают «подполье». Но самолюбивый и обидчивый «парадоксалист» Достоевского ищет в «подполье» спасения «от слишком яркого сознания своего унижения» (23), а тщеславный доктор Джекил пытается определить свои «склонности» и очень скоро выясняет, что у него «не только два облика, но и два характера». В герое скрывается потенция множества превращений, перенятая Стивенсоном у Достоевского, но поданная в ином ключе.