Концепция мира и человека в бурятском романе 1960-1970-х годов

• Автор: Сангадиева, Эржен Гэндэновна
• Шифр специальности: 10.01.02
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Улан-Удэ
• Количество страниц: 153 с.

Глава I. Концептуальные основы художественного мира романа А.
Бальбурова «Поющие стрелы»
Глава II. Национально-художественные основы концепции мира и человека в
трилогии Д. Батожабая «Похищенное счастье»
Глава III. Философские аспекты национальной концепции мира и человека в
романе Ц.-Ж. Жимбиева «Год огненной змеи»
Заключение
Список литературы
В литературоведении проблема художественной концепции мира и человека всегда была основополагающей, потому что неизменен пристальный интерес к этому важному аспекту писательского освоения мира. На современном этапе развития наряду с экономическими, социально-политическими изменениями, происходящими в стране, все более настойчиво проявляется исследовательский интерес к осмыслению традиций, в первую очередь, духовно-нравственных и национальных. Сегодня все больше обостряется потребность увидеть мир в единстве, как нечто цельное, где даже отдаленные сферы взаимосвязаны, взаимообусловлены.
Обращение к проблеме «мир и человек» невозможно без обращения к национальной истории и культуре, ибо литература как вид искусства, прежде всего, развивается как явление национальное. Справедливо отмечает Г. Поспелов, что «каждая национальная литература развивается на основе исторического развития того народа, который эту литературу создает»
(Поспелов, С. 166).
Литература как часть культуры отражает специфику национального мировидения. Мировоззренческая специфика бурятского народа во многом определяется своеобразием ментального сознания, сформировавшегося, в свою очередь, под воздействием географического ландшафта страны и образа жизни народа, а также особенностями синтеза двух конфессиональных философско-религиозных систем - шаманистского и буддийского.
Различные периоды времени активизируют и обусловливают определенные художественные особенности литературы, так, литература 60-70-х годов, как известно, характеризуется тенденцией усиления философского начала в произведениях, - при всей конкретности

изображения действительности особенно проза тяготеет к общефилософским проблемам. В исследовании проблем жизни невозможно обойти вечные вопросы: что есть человек, и какое место он занимает в этом мире? Что есть мир и как он связан с человеком? Ч. Айтматов писал: «Литература, впрочем, всегда стремилась мыслить глобально, не забывая при этом, что ее краеугольный камень — отдельная человеческая личность. Это самая суть сути. Отдельную человеческую личность можно сравнить с фокусом, в котором собраны все воздействия действительности, их изучение дает нам возможность познать через человека содержание, сущность и тенденцию времени» (Айтматов, С. 234). Таким образом, постигая человеческую индивидуальность, писатель создает для себя возможность соотнести человека с миром.
Творчество любого писателя, прежде всего национально, потому что он сам является носителем культуры своего народа, его мировоззрения и самосознания. И всегда актуально исследование не только своеобразия национального мышления и отражения мира в художественной литературе, но и определение типологической общности взглядов различных писателей на мир и человека. Концептуальность писателя формируется системой его взглядов на объективный мир и место человека в нем, на отношение человека к окружающей действительности и самому себе.
Бурятская проза, как и любая другая, с самого начала своего существования отражала процессы изменения действительности и развития человеческих характеров. Процесс развития бурятского романа в цепом характеризуется становлением концепции, основанной на образном раскрытии сложного, порой драматического взаимодействия человека с историей, с ее социальными и духовными проблемами. Невозможно понять суть романов конца 30-40-х годов XX века, если не осознать охватывающий ее пафос исторического созидания, накал которого «отодвигает» на задний план всё по отношению к нему второстепенное. В этом идейнона жизнестойкость и оттого, насколько он готов к испытаниям физически и морально, зависит его жизнь.
Ута Мархас хорошо знает тайгу и к большой промысловой охоте готовится тщательно, рубит основательное зимовье, примечает места скопления пушных зверей. Не имеющий в улусе своего угла, герой в тайге как дома. Костер в лесу заменяет ему огонь домашнего очага и Ута Мархас, с детства привыкший к одиночеству, не чувствует этого в лесу, здесь для него все живое.
Тайга в романе это не просто топографическая точка, а своеобразный мир со своим ритмом жизни. Вот, например, какое описание дает автор: «А тайга живет своей жизнью — жизнью неприметной, скупой и малопонятной тому, кто не умеет узнавать даже стука дятла вдали. Вот внизу потихонечку журчит ручеек - он издает такие звуки, словно кто-то осторожно льет воду в бутылку, льет весь день, а бутылка никак не наполняется. Вот над головой пролетела крохотная лесная птаха - она, должно быть куда-то спешит. Ее саму уже не видно за деревьями, но слышно, как еще долго свистят ее крылышки. Листья берез внизу у ручья нет-нет да и зашумят от налетевшего ветра. Вверху, над головой, раздается тугой и звенящий звук - то кедры и сосны степенно ведут разговор с горным ветром — там уж он гуляет на просторе, не то, что здесь внизу. Пискнет что-то в траве, пичуги устроят короткий переклик... много звуков в тихой таежной глуши. Но все звуки здесь не громкие, к чему громкий разговор в тайге, с ее покоем, с ее ничем неодолимой силой!» (С.166). Здесь описание пейзажа, как бы перебрасывает мост от символики состояний и звуков к отношению писателя к миру природы и человека, единой стихии, которая материализуется в природных образах. Мифологическое звучание обретает описание ручья, вспоминается бочка данаид, которая никогда не наполняется, в сиюминутной картине автору удается запечатлеть вечность.