Автобиографическая проза М.И. Цветаевой : Поэтика, жанровое своеобразие, мировидение

• Автор: Бунина, Светлана Наумовна
• Шифр специальности: 10.01.02
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Харьков
• Количество страниц: 172 с.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ПРОЗЫ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

1Л История изучения и актуальные вопросы специфики прозы

М. И. Цветаевой

1.2 Принципы анализа жанрового своеобразия прозаического

произведения

Выводы к главе

ГЛАВА 2. ЭПИСТОЛЯРНАЯ НОВЕЛЛА М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

«ФЛОРЕНТИЙСКИЕ НОЧИ»

Выводы к главе

ГЛАВА 3. ЛИРИКО-ФИЛОСОФСКИЕ РАССКАЗЫ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

3 Л. «Хлыстовки»

3.2. «Мать и музыка»
3.3. «Черт»
3.4. «Страховка жизни»
Выводы к главе
ГЛАВА 4. НЕОМИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
4.1. «Дом у Старого Пимена»
4.2. «Мой Пушкин»
Выводы к главе
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
Актуальность исследования. Творчество М. И. Цветаевой, признанное выдающимся явлением в истории литературы XX века, вызывает растущий интерес со стороны исследователей. Однако его изучение протекает неравномерно. Внимание литературоведов в основном сосредоточено на поэзии Цветаевой, а ее проза до сих пор остается почти не исследованной.
В этой связи показательна концепция единственной монографии, посвященной прозе Цветаевой, изданной в 1982 году польским ученым
З.Мачиевским «Proza Maryny Cwietajewej jako program i portret artysty» («Проза Марины Цветаевой как программа и портрет художника») [158]. Цветаевская проза рассматривается в ней как автокомментарий к поэтическому творчеству. Что же касается ряда важных суждений, высказанных в последние годы в статьях И. Кудровой [55, 56], А. Саакянц [111], С. Ельницкой [30], то они, к сожалению, носят фрагментарный характер и не складываются в обобщающую концепцию, определяющую специфику, место и роль этой прозы в художественной системе писательницы и тем более в литературном процессе XX века. Не случайно в новейших историях русской литературы XX века [1, 2], где высоко оценена и достаточно обстоятельно охарактеризована поэзия Цветаевой, разговор о ее прозе носит предельно лаконичный и информативный, а не аналитический характер. В итоге столь своеобразное явление не заняло должного места даже в истории литературы русского зарубежья.
Сложившаяся ситуация во многом обусловлена недоступностью до недавнего времени широкому кругу ученых цветаевской прозы, созданной и опубликованной в основном в эмигрантский период творчества писательницы (1930-е годы). Лишь в 1994 году было издано семитомное собрание сочинений Цветаевой, вобравшее в себя выверенные и откомментированные тексты большинства ее прозаических произведений [135]. Наличие подобного издания
сделало их углубленное исследование возможным и необходимым, тем более что стало совершенно очевидно, насколько значительна эта часть творческого наследия Цветаевой.
Она обширна количественно (по подсчетам А. Саакянц, Цветаева написала более пятидесяти прозаических произведений [137, с.415]) и, что гораздо важнее, является несоменной эстетической ценностью. Однако эстетическая природа цветаевской прозы оказалась настолько своеобразной, что попытки ее определения сразу же породили не только разночтения, но и серьезное недоразумение.
Еще современники поэта восприняли произведения, публиковавшиеся в эмигрантской печати, как мемуары и литературно-критические статьи. Подобное восприятие сохранилось и у большинства сегодняшних истолкователей цветаевской прозы, которые определяют ее как мемуары (А. Саакянц [112]), очерки (Н. Козина [46]), эссе (В. Швейцер [143]), автокомментарий к поэзии (З.Мачиевский [158]) и т.п. При всей разнице этих определений их объединяет нечто общее - отнесение произведений Цветаевой (даже лучших, бесспорно эстетически ценных) к области документальной или полудокументальной прозы, а следовательно, недооценка их художественной значимости. Дальнейшее развитие подобных концепций и подходов к прозе Цветаевой, на наш взгляд, непродуктивно, так как не затрагивает ее существенные свойства.
Уже В. Ф. Ходасевич, оказавшийся одним из первых проницательных читателей цветаевской прозы, был убежден, что «Цветаева обрела себя как прозаика и обнаружилась настоящим мастером» [135, т.4, с.633], и хорошо представлял себе природу этого мастерства. Именно Ходасевич впервые указал на наличие в прозе поэта «очень сложной и изящной системы приемов» - не только мемуарных, но и «чисто беллетристических» [135, т.4, с.633]. Этим он объяснял тот факт, что, оставаясь в пределах действительности, воспоминания Цветаевой имеют силу и выпуклость художественных произведений. Позже подобные мысли высказал и К. Паустовский: «Проза Цветаевой - точная, тонкая, свободная и порой тяжелая от богатства,., бесспорно войдет в золотой фонд (пожалуй, больше
Как видно из исследования, сюжет в новелле развит и имеет чрезвычайно сложную структуру. Таким образом, утверждение И. Кудровой о «неразвитости» сюжетов у Цветаевой, отсутствии в ее произведениях традиционных элементов сюжета не применимо к «Флорентийским ночам». Именно в сюжете этого произведения ярко проявилось новаторство автора, мастерски владеющего законами современной прозы. Неповторимое своеобразие придают ему не только наличие гиперсюжета, диалога между персонажами и внутреннего диалога героини, но и присутствие в новелле чрезвычайно значимого «диалога авторов» - М. Цветаевой и Г. Гейне. Собеседником цветаевской героини является как ее возлюбленный, на котором она проверяет жизненность своих идеалов, так и «источник» этих идеалов -поэт Генрих Гейне. Ведь именно с появления в ее руках «Флорентийских ночей» начинается новелла. Герой, издатель журнала, дает ее поэтессе для литературного перевода. «Книга, которая благодаря Вам вошла в мою жизнь, не случайность, - мгновенно отзывается она в письме. - Когда я прочла на обложке его имя, то почувствовала, будто в мою голову вцепились чьи-то когти»[135, т.5, с.463].
Героиня перевела эту книгу на язык своих чувств, как бы заново прожила, став на время романтическим персонажем (как естественно в мире Цветаевой жизнь становится книгой и книга становится жизнью!). Как человек XX века она ведет диалог со своим любимым поэтом и убеждается в бессилии любви перед извечной разъединенностью людей, в несоответствии романтической мечты и реальности. «Жить - это неудачно кроить и беспрестанно латать - и ничто не держится. Когда я пытаюсь жить, я чувствую себя бедной маленькой швейкой, которая никогда не сможет сделать красивую вещь, которая только и делает, что портит и ранит себя и которая отбросив всё: ножницы, материю, нитки - принимается петь», - пишет героиня в одном из писем [135, т.5, с.478].
Поскольку дистанция между автором и героиней в этой лирической новелле крайне мала, можно говорить о принципиальной близости их миропонимания. Диалогические взаимоотношения между одноименными