Роман И. А. Гончарова "Обломов" в свете типического опыта мировой культуры

• Автор: Криволапов, Владимир Николаевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 483 с.

Оглавление
Введение

Г лава I. Друзья - антагонисты и их создатель.

1.1. Обломов в свете средневековых ассоциаций

1.2. Штольц как религиозный тип

1.3. О религиозности И. А..Гончарова

Глава II. «В высшей степени идеалист...»

2.1. «Идеалист» в «идеальном» пространстве

2.2. Две любви - два сюжета

2.3. Обломов в системе эпических временных

координат
2.4. «Обломов» и «физиологическая» традиция в русской литературе
2.5. «Мариенбадское чудо»: предыстория и результаты
Глава III. «Образ» и «Первообраз»
3.1. Гончаров и проблематика рел игиозного искусства Обломов как «свидетельский» образ
3.2. «Простая баба» Агафья Пшеницына и героини-«фантазерки»
3.3. «Подлинная реальность» «склада и характера русского типа»
3.4. Русский «идеализм» в оценке С. Н. Булгакова
3.5. Архетипическое прочтение романа Гончарова
3.6. О проблемное архетипов - мнимой и реальной
Заключение
Библиография

Введение
Задайся кто-либо целью опровергнуть расхожее, но в то же время справедливое мнение о том, что возрастание великого художника немыслимо без великих испытаний, - биография И. А. Гончарова предоставила бы в его распоряжение воистину бесценный материал: здесь ни трагических катаклизмов, ни крутых поворотов судьбы, ни отречений, ни видимых озарений, ни сожженных рукописей. Определив еще в молодости свое жизненное, а чуть позже и литературное поприще, он уже никогда не сворачивал в сторону. Всю свою жизнь стремился к основательности и определенности. И сама жизнь как будто шла навстречу его пожеланиям: умер он исполненным долготою дней старцем, итоговое слово в литературе произнес за два десятилетия до кончины, а последние годы посвятил тому, чтобы расставить все точки над і, чтобы прояснить все неясности во взаимоотношениях с современниками и истолковать потомкам смысл своей «трилогии».
Один из его героев исповедовал веру в то, что «нормальное назначение человека - прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков и донести сосуд жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение огня лучше бурных пожаров».1 Впечатление таково, будто процитированные слова заключают и жизненную программу самого Гончарова, ибо при попытке вспомнить «скачки» в его биографии, поступки, решительно меняющие его жизненный уклад, вспоминается разве что его, еще юноши, уход из коммерческого училища или путешествие на фрегате «Паллада».
Кроме того, трудно избавиться от впечатления, будто писатель сознательно формировал свой образ, заботясь о том, чтобы вспоминавшие
1 Гончаров И. А. Поли. собр. соч.: В 20 т. СПб., 1998. Т. 4. С. !63. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома (римская цифра) и страницы (арабская).

об Иване Александровиче Гончарове представляли прежде всего человека с «лимфатическим темпераментом» (его собственные слова) основательного, неторопливого, весьма осторожного, трепетно заботящегося о своем спокойствии, комфорте и здоровье, сторонящегося политики, уклоняющегося от окололитературных склок ... Достаточно вспомнить «литератора», появляющегося на последних страницах «Обломова» в сопровождении Штольца: «полного, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами», «лениво» зевающего (IV, 489). Те же «глаза», то же «лицо», в котором проглядывает все тот же «темперамент», видим и на знаменитом портрете работы Ивана Крамского. И лишь отдельные письма, воспоминания современников, а также неохотно издаваемая (до сегодняшнего дня!) надрывно-исповедальная и одновременно надрывнообвинительная «Необыкновенная история» дают основания усомниться в адекватности таких представлений, открывают глаза на то, какие бури бушевали в душе писателя, тщательно скрывавшего их под показной апатией. И если в день его похорон кое-кто из известных литераторов отзывался о нем как о старичке, всем надоевшем и никому не интересном,2 то через двадцать лет, в год его столетнего юбилея, заговорили о «загадке» Гончарова, а автор, пишущий уже в конце 90-х годов XX столетия, отмечает в качестве парадокса, что «Гончаров по сей день остается одним из самых неразгаданных русских классиков».
Но если загадка личности Гончарова может быть переадресована авторам, работающим в биографическом жанре, психологам и психоаналитикам, охотно писавшим на эту тему еще в начале XX века,4 то для историка литературы источником загадок и вопросов являются прежде всего созданные им произведения с населяющими их персонажами - среди
2 «Похоронили старичка очень пышно, хотя в сущности никому его и не жаль, - очень уж стар был, да и публика его забыла...» (Из письма Д. Н. Мамина-Сибиряка). - Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. Л., 1960. С. 308.
’ Бак Д. П. Иван Гончаров в современных исследованиях // Новое книжное обозрение. 1996. № 17. С. 368.
4 Тер-Мекельян С. Больная душа Гончарова // Русский физиологический вестник. 1917. Т. 77 (№ 1 - 2).

меньше, хотя это второй по значению нервный узел романа, его идеологический центр. Перед нами не просто спор двух друзей, не согласных друг с другом ввиду различия темпераментов, а философский диалог, по масштабу сопоставимый разве что со знаменитыми разговорами Ивана и Алеши Карамазовых в трактире или Пьера Безухова и Андрея Болконского на пароме.
Диалогу предшествовал монолог. Тот, который Обломов мысленно произносил во время «парада гостей». Тогда речь шла о различных видах суеты, о том, как суетные люди утрачивают свое человеческое содержание и не желают видеть это содержание в окружающих людях. Теперь Обломов негодует по той же самой причине: «Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?» (IV, 172 - 173). Штольц причин для негодования не видит. Герои по-разному смотрят на жизнь, о смысле которой и спорят. Недаром слово «жизнь» повторяется в споре чаще других и становится ключевым для целой главы.
Обломов не торопится с изложением своей положительной программы жизнеустройства, хотя именно к этому его настойчиво подталкивает Штольц! Он предпочитает говорить о том, что ему не нравится. Обломовские филиппики любопытны в том отношении, что содержат довольно много сведений о стиле интересующей нас эпохи, гораздо больше, нежели картины утопического счастья в полуевропейской -полуазиатской Обломовке, нарисованные в конце концов Ильей Ильичом. Более того, свою положительную программу Обломов не смог отстоять от нападок Штольца, тогда как сам Штольц был не в состоянии защититься от обличений Обломова. Не нами замечено, что Штольц явно пасует перед негодующим Обломовым,25 арсенал его контраргументов довольно скуден и свидетельствует о его беспомощности: это отшучивание, стремление
:5 Краснощекова Е. Указ. соч. С,