Русская сказочная проза XIX века. Проблемы жанровой типологии

• Автор: Рыбкин, Павел Николаевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 212 с.

ВВЕДЕНИЕ
Построение целостной жанровой типологии только в пределах литературной сказки XIX века само по себе представляет задачу такого масштаба и такой степени сложности, что ее монографическое решение на современном этапе сказковедения может превратиться в исследование бесконечного. По этой причине в своем исследовании мы решили ограничиться только двумя аспектами проблемы: во-первых, выделением такого жанра литературной сказки (понимаемой как многожанровой вид литературы1), который был бы наиболее адекватен ее природе, и, во-вторых, обнаружением и описанием отдельных ее жанровых разновидностей с их последующим типологическим обобщением. Все это призвано дополнить и расширить уже существующие жанровые классификации.

Основные цели диссертационного исследования состоят в следующем:

- дать жанровое определение собственно литературной сказки с метатекстуальным заданием и цепевидной структурой (Подчеркнем, что речь идет именно о жанровом определении, поскольку такой сказкой все многообразие литературной сказки как вида книжной словесности явно не исчерпывается.);
- произвести целостный анализ ряда произведений А.Ф. Вельтмана, В.Ф. Одоевского и К.К. Случевского, до сих пор не рассматривавшихся в контексте русской сказочной прозы XIX века.
- выявить и описать жанровые разновидности собственно литературной сказки, для каждой из них сформулировать четкое терминологическое определение, выстроить жанровую типологию собственно литературной сказки.
Актуальность исследования заключается в том, что последовательное применение структурно-типологического метода позволило выделить такие жанровые разновидности собственно литературной сказки (гиперболизированная докучная, мистериальная, автопародийная, кумулятивная), которые до сих пор оставались на периферии сказковедения.
Научная новизна работы определяется тем, что в ней не только построена новая теоретическая модель литературной сказки, но и рассмотрены с точки зрения этой модели такие произведения русских писателей XIX века (прежде всего докучные сказки А.Ф. Вельтмана 1830 -40-х гг.), которые практически не рассматривались в контексте сказочной прозы.
Что касается исследовательской методологии, то основной акцент был сделан на структурно-типологический метод исследования и трудов таких исследователей, как И.Ф. Амроян, В.П.

Аникин, М.М. Бахтин, A.C. Бушмин, П.А. Гринцер, Т.Г. Леонова, М.Н. Липовецкий, Ю.М. Лотман, И.П. Лупанова, Е.М. Мелетинский,
А.И. Никифоров, Л.В. Овчинникова, Э.В. Померанцева, В.Я. Пропп, Ю. Рассказов и А.Я. Эсалнек.
С точки зрения практической значимости результаты исследования могут быть использованы не только при разработке жанровой типологии литературной сказки в целом, но и при дальнейшем уточнении специфики собственно литературной сказки, а также при чтение специальных курсов и проведении спецсеминаров в вузах, занятий в старших классах лицеев и гимназий, при подготовке публикаций научных сборников.
Структура работы сложилась в соответствии с ее аналитической направленностью - от теоретического обоснования феномена к его рассмотрению на примерах конкретных художественных произведений.
Что же касается непосредственно проблем жанровой типологии литературной сказки в целом, то наибольшую трудность здесь вызывает, на наш взгляд, отсутствие единого представления о том, что, собственно, представляет собой изучаемый феномен.
В первой главе предпринятого исследования (“Понятие собственное литературной сказки”) дается анализ существующих определений литературной сказки в целом с акцентом на наличии в большинстве из них структурных элементов докучной сказки, что лишь на первый взгляд дискредитирует эти дефиниции с точки зрения формальной логики - в первую очередь подчеркивается диктат самой сказочной формы.
Очевидно и то, что жесткое соотнесение константных признаков литературной сказки с фольклорными образцами, а изменяющихся - с проявлением творческой инициативы автора либо ошибочно, либо должно вовсе снимать вопрос о четком терминологическом определении исследуемого феномена.
Критический анализ существующих определений литературной сказки (особое внимание уделено работам Л.Ю. Брауде и Л.В. Овчинниковой) привел нас к необходимости сформулировать две основных гипотезы, доказательству которых во многом и посвящена настоящая работа. Во-первых, собственно литературная сказка имеет совершенно специфическое метатекстуальное задание (функционально отличное от того, что присутствует, например, в романном метатексте). Во-вторых, она опирается не на волшебную сказку как базисную нарративную модель, а на сказку докучную. И хотя невозможно назвать сказочника, в чьем творчестве они занимали бы доминирующее положение, их все же не назовешь маргинальным образованием.

В русской литературе XIX века с ее учительским пафосом литературная сказка нередко становилась орудием социальной сатиры и порой выполняла сугубо дидактические задачи. В этом смысле сказки с метатекстуальным заданием и цепевидной структурой в ней относительно немногочисленны. Это прежде всего произведения А.Ф. Вельтмана (особенно “Рукопись Мартына Задека”, “Кощей бессмертный...” и “Сердце и Думка”), В.Ф. Одоевского, чье творчество в целом, начиная с “Пестрых сказок” и заканчивая “Русскими ночами”, представляет собой некую гигантскую мистериальную метасказку, и, наконец, К.К. Случевского (особенно “Сказка тысяча второй ночи” и “Альгоя”).
Отправной точкой наших рассуждений о жанровой специфике литературной сказки служили многие определения, но основное внимание было уделено видовому определению сказки Ю.С. Рассказова. Исследователь утверждает, что “понятие сказки должно быть такое: трансформируемое традиционное
повествование о сомнительном обычае, производящее его речевое испытание в целях преодоления сомнительности обряда силой воображения ”2.
Что касается сомнительного обычая, то, по Ю.С. Рассказову, он представляет собой всю собой всю совокупность чудесного, являющуюся доминантой в том числе и в литературной сказке. Речевое испытание - это магическая операция, заклинание, дело героев, слиянное с их словами и практическая деятельность сказителя-героя звуком-руками-умом в конкретной речевой ситуации. “Речевое испытание есть поступок сразу в двух взаимопроникающих планах - в двоемирном событии бытия. Это и определяет сказку как особу природу”3. Наконец, “любое сказочное событие и изнутри, и снаружи есть тройное речевое испытание: троекратное (речевые формулы, загадки), трехмерное (испытание на разных уровнях сказки: испытание самим оказыванием, длением повествования; испытание героев; испытание возможностей природы фантазии), тройственное (три брата, года) и т.д.”4 Ю.С. Рассказов убежден, что если сомнительный обычай повторится не менее трех раз, то любые подозрения относительно нормальности или закономерности того или иного случая исчезнут сами собой.
Приведенное определение указывают на то, что ситуация испытания предполагает взгляд со стороны, а значит, следует говорить не о редукции чудесного к обыденному, но о возведении обыденного в ранг художественной реальности. Наличие в литературной сказке метатекстуального задания вполне оправданно и закономерно. В фольклорной сказке ситуация речевого испытания осмысляется как двоемирное событие бытия. В книжной словесности эта ситуация не может оставаться ситуацией в том

образом и в этом случае...”. Эти слова, скорее всего, означают, что помимо нашего случая существуют какие-то другие, ему эквивалентные. Спрашивается, во-первых, что это за случаи и, во-вторых, в чем именно они эквивалентны нашему, по признаку ли сомнительности или же по способу ее преодоления? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо прочитать пп. 20 и 21 подряд:
“20. Дальше ничего не было, сказке конец.
21. Равным образом и в этом случае - конец сказке”46.
Совершенно очевидно, что “этот случай” (без и) означает не что иное, как конец сказке. Но поскольку “и этот случай” (с и) означает то же самое, читатель вправе предположить, что количество этих самых “и этих случаев” бесконечно (или 21+оо)
Стоит отметить особо, что Кено, желая оборвать повествование (или же “закруглить” очередной его вариант) ни разу не отсылает читателя к п. 20, хотя по сравнению с п. 21 п. 20 означает конец сказки с куда большей однозначностью. Писателю нужен лишь такой конец, который чреват новым началом, такое ничто, которое натурализуется в нечто. “В случае конца сказки -конец сказке” - в принципе, к такой фразе могут быть сведены пп. 20 и 21. Но это не тавтология. “Случай конца” есть уже нечто процессуальное, а значит, эквивалентное Слову, Истории. Эта эквивалентность подтверждается самим текстом “Сказки...”, ибо слова “равным образом ” ставят на одну доску решительно все содержащиеся в нем (тексте) случаи, включая нулевые варианты. Впрочем - хотя, вероятно, это и есть самое главное, - их все можно рассматривать как “нулевые”, по меньшей мере - как в равной степени стремящиеся к “нулевому”. Однако они стремятся к небытию (неантизируются, если употребить термин компатриота Р. Кено Ж.-П. Сартра47) с единственной целью - с целью последующей демонстрации чуда Творения, превращения ничто в нечто.
Нетрудно заметить (скажем об этом еще раз), что при сравнении “Сказки на ваш вкус” с фольклорными образцами она ближе всего оказывается к докучным сказкам. Если вспомнить, что доминантной функцией любой сказки является функция эстетическая, то сказка докучная, будучи перенесена в литературу, с неизбежностью должна стать чем-то в эстетическом отношении чем-то совершенно уникальным, некоей моделью идеального повествования. Написанная по такой модели книга, как точно заметил В.М. Кислов, “превращается в абстрактную идею: некое подобие бесконечной “идеальной книги ни о чем”, о которой мечтал еще Флобер, и вместе с тем конкретизированной квинтэссенцией всей литературы”48.
Таким образом, можно сделать вывод, что литературные сказки, созданные по принципу “подключения” к существующей