Роман В. Набокова "Приглашение на казнь" : Поэтика мнимости

• Автор: Радько, Елена Вячеславовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2005
• Место защиты: Екатеринбург
• Количество страниц: 214 с. : ил.

ГЛАВА 1. Поэтика героя: экзистенциальное

пробуждение

1.1.Путь экзистенциального героя: психологический и метафизический

поиск
1.2. Вербальная оппозиция “я” и “другие”: проблема словесного самоопределения героя

ЕЗ.Слово, выходящее за свои границы

ГЛАВА 2. Словесная организация романа: принцип недоверия

2.1. Смысловая “многомерность” экзистенциального слова

романа с. 88

2.2.Способы создания условной реальности

ГЛАВА 3. Поэтика сюжета: иллюзорные и подлинные

ходы
3.1.Идея «предела» и «преодоления» в пространственной организации романа
3.2.Проблема изображения истинной и мнимой реальности в сюжете романа
3.3.Скрытые сюжетные ходы
Заключение
Библиография
“Существует ли в мнимой природе мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая могла бы служить ручательством”, • на этот вопрос стремится ответить не только Цинциннат Ц., герой набоковского романа “Приглашение на казнь”, но и целый ряд исследователей творчества В. Набокова, для которых магия писателя все еще остается до конца не разгаданной. Набоков в то же время позволяет найти путь к своим произведениям - и в лекциях по русской и зарубежной литературе, и в автобиографической книге - (“Другие берега”), и в многочисленных размышлениях об искусстве. Так, в последней лекции, озаглавленной “Большая увертюра. Философия художественного творчества”, Набоков выражает свои представления о способе художественного чтения. Как представляется автору, текст в самом себе содержит модель своего восприятия: “Материал художественного текста обязательно включает сознание читателя”
В “Других берегах” - книге, ставшей автокомментарием к творчеству, писатель стремится обозначить образные формулы стиля, обнажая и структурные принципы своих романов. Так, Набоков пишет о строгой направленности своей поэтики, о необходимости поиска ее доминанты, смыслопорождающего закона: “Я попытался дать Мнемозине не только волю, но и закон”2. В “Других берегах” значимо индивидуальное, личное переживание времени. Субъективное вытесняет объективное. Исследование сознания и памяти замещает историческое повествование, рассказ о реальных событиях. Художественное, поэтическое, личное оказывается важнее и подлиннее реального, общего. В автобиографической книге оформляется ряд словесно-образных стилевых формул, в основе которых лежит представление о существовании единственного “точного” пути, прочерченной структурно-стилевой, концептуально наполненной “схемы” произведений писателя, обнаружить которую и предстоит читателю -“предельная точность”, “полнозначные очертания”, “путеводная нота”,
‘Шраиер М. Набоков: темы и вариации. СПб., 2001). С. 13.
2 Набоков В. Другие берега. В 2-х т. Т. 1. Харьков, 1999. С. 6.
отчетливая память”, “удивительная систематичность”, “энергия”, “собственный отпечаток”, “правила равновесия взаимной гармонии”, “Мнемозина соединяет разрозненные части основной мелодии, собирая и стягивая стебельки нот”, “проясняя фокус”, “отчетливость”. Подобная стилевая направленность, отыскать которую позволяет сам Набоков, становится основой и для исследования поэтики романов писателя.
Набоков считает наиболее адекватным способом освоения художественных текстов, в том числе собственных, - исследование стиля: “Подлинный сюжет, заключается в стиле”.3 Индивидуальная структура, по мнению писателя, оказывается “органическим и неотъемлемым свойством лютости автора”. Постичь “индивидуальную магию писателя” можно лишь, “исследуя особенности стиля”. Именно тогда, когда исследователь входит в “механизм” произведения искусства, - возникает ощущение его красоты и “чистой радости от вдохновенного и чисто выверенного произведения искусства”. И, наконец, может быть, особо принципиальным в выводах Набокова об искусстве и подходах к нему (здесь кроется ключ к поэтике) оказывается мысль о скрытом, непрозрачном существовании автора в произведении, о том, что “писатель в своей книге должен быть нигде и повсюду, невидим и вездесущ...”. Но даже там, продолжает Набоков, где “автор идеально ненавязчив, он, тем не менее, развеян по всей книге

и его отсутствие оборачивается неким лучезарным присутствием”.
Размышляя о сущности (и тайне!) художественного творчества, о пути его постижения, Набоков тем самым прокладывает “дорогу” для “вхождения” в мир и его собственных творений - во многом “закрытых” и “скрывающих” себя, но ожидающих проникновения в их загадочную природу - через “перечитывание”, то есть через пристальный, углубленный, но не лишенный воображения - диало1 с ними. Диалог, как говорит Набоков, - через сплав “строгости, точности с инстинктом и интуицией”.
3 Набоков В. Лекции по зарубежной литературе. М., 1998. С.29.
4 Там же. С. 144-145.
набоковских романов не человеческое, а а-человеческое. Отталкиваясь от общественного, Набоков берет себе в союзники неодушевленную материю, мир предметов. Поэтому замечание критика о том, что Набоков пишет натюрморт, то есть мертвую натуру, справедливы... В такой бедной человеком, далее античеловечной среде - функции человека берет на себя предмет. Если все равно персонажи-марионетки, то отчего не взять в качестве отправного пункта размышления вещь”.38 Этому типу персонажей противостоят набоковские герои экзистенциального толка - Лужин, Мартын Эдельвейс, Цинциннат. Это цельные, завершенные образы, практически не меняющиеся с начала романа, но которые испытывают внутреннюю борьбу с собой и вынуждены противостоять окружающей враждебной действительности. Кажется, что эти герои внешне бездействуют, между тем как происходит активная внутренняя напряженная борьба по отстаиванию собственного “я”, преодоление страхов, обретение себя. Все они существуют в пограничных ситуациях: между реальной и шахматной жизнью, между здоровым состоянием и болезнью (Лужин); между пониманием и равнодушием, страхом и храбростью (Мартын Эдельвейс); между реальным и воображаемым мирами (Цинциннат Ц.). Объединяет набоковских экзистенциальных героев то, что они все находятся в ситуации перед лицом смерти, в пограничной ситуации жизнь/гибель.
Набоковский герой подчеркнуто литературен, перекликается не только с другими набоковскими персонажами, но и с героями русской литературы. В нем совмещаются разные литературные параллели. На первый взгляд, набоковский герой обманчиво воплощает собой постмодернистский тип героя, особенность которого М. Липовецкий видит в следующем: “Его личность образует то культурное поле, где пересекаются противоречащие друг другу эстетические системы, где они вступают в диалог. Его сознание, жесты, поступки то и дело обнаруживают свою “интертекстуальную” природу... Наконец, процесс размывания твердых черт героя доходит в постмодернизме до своего логического итога: образ конкретной человеческой личности, индивидуальной судьбы либо
38 Шульман М. Набоков, писатель, М., 1998. С. 83,87.