Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX в.

• Автор: Хатямова, Марина Альбертовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2008
• Место защиты: Томск
• Количество страниц: 350 с.

Содержание
Введение

Глава 1. Несобственно-художественные формы саморефлексии автора (Е.И. Замятин)

1.1 Проблема соотношения этического и эстетического в ранней публицистике Е.И. Замятина
1.2 «Техника художественной прозы»: концепция диалогического языка. Проблемы повествования

1.3 Теория неореализма Е.И. Замятина

1.4 Экзистенциальные и психоаналитические мотивы в публицистике Е.И. Замятина второй половины

1920 - 1930-х годов

Глава 2. Литературоцентричное повествование как способ мифологизации прозы: орнаментальный сказ, стилизация,

персональное повествование (Е.И. Замятин)

2.1 Поэтика орнаментального сказа в ранней прозе

Е.И. Замятина
2.2 Стилизация в прозе Е.И. Замятина 1910-20-х годов
2.3 Семантика персонального повествования в новеллах Е.И. Замятина («Ела», 1928; «Наводнение», 1929)
Глава 3. Структура «текст о тексте» как вид литературной саморефлексии (Е.И. Замятин, М.М. Осоргин, H.H. Берберова)
3.1 Метатекстовая структура романа Е.И. Замятина
«Мы» (1920)

3.2 «Бич Божий» (1928 - 1937) Е.И. Замятина: логика повествования и концепция истории
3.3 Метароман М.А. Осоргина «Вольный каменщик» (1935): «сюжет героя» и «сюжет автора»
3.4 Структура «текст в тексте» как способ сохранения культуры в повести H.H. Берберовой «Аккомпаниаторша» (1934)
Глава 4. Аллюзивность как способ трансформации семантики канонического сюжета (Б.К. Зайцев)
4.1 Мифологический языческий код как принцип организации повествования и сюжета в ранних рассказах Б.К. Зайцева
4.2 Культуроцентризм «христианского» сюжета в зрелой прозе Б.К. Зайцева («Спокойствие», 1909; «Дальний край», 1912; «Золотой узор», 1925)
Заключение
Литература

Введение
Постановка проблемы и актуальность исследования.
Осознание современным литературоведением недостаточности традиционных подходов к осмыслению литературы (метод, жанр, стиль) побуждает искать новые пути, адекватные универсализму современного научного знания и позволяющие воссоздать в целостном виде принципы функционирования литературы в различные исторические эпохи. В последние десятилетия внимание исследователей все более привлекают «надсистемные» и «надструктурные» категории «художественного сознания» (В.В. Заманская, М.Л. Гаспаров, В.И. Тюпа), «художественного мышления» (В.И. Хрулев, З.Я. Холодова), «метасюжста» как «идеи времени» (Н.В. Барковская), метатекста. Одной из таких интегрирующих категорий, реализующихся в поэтике произведения, является литературная салюрефлексия.
В отечественном литературоведении неоднократно отмечалось, что становление собственно художественной прозы (отделение ее от эпистолярной, критической, деловой и проч.), обретение ею собственного языка неразрывно связано с потребностью осознания себя, своей природы. По мнению исследователя литературы первой трети XIX века, русская проза этого периода одновременно желала быть и теорией прозы, в которой повествование представляет собой «сплав художественного изображения с демонстрацией творческих принципов», помещенных в саму ткань рассказов о тех или иных событиях и людях1. Переходная эпоха XX века актуализировала литературную саморефлексию как один из основных способов сохранения ее идентичности, что определяет необходимость ее научного описания и исследования. Язык прозы - это, в первую очередь, повествование и сюжет, поэтому формы самосознания прозы
1 Кривонос В.Ш. «Мертвые души» Гоголя и становление новой русской прозы. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1985. С. 3-4.

капиталистов”, “Великий ассенизатор”, “Последняя страница”, “Беседы еретика”, “Завтра” и другие) остро политическая. Замятин обвиняет победившую власть в предательстве собственных идеалов и, прежде всего, идеи свободы и сосредоточивается на осмыслении свободы печати, роли искусства и литературы в новом обществе. «Еретическая» позиция как единственно возможная этическая модель поведения художника в любом обществе ( “наш символ веры — ересь ", “мир жив только еретиками ”) явилась и продолжением более ранних представлений Замятина о литературе как совести нации, и реакцией на массовое приспособленчество деятелей культуры к политике новой власти. Резкой критике Замятина подвергаются не только пролетарские писатели и футуристы, но и “Скифы”, и даже A.A. Блок. Пафос послереволюционных статей Замятина связан с отстаиванием свободного слова, роль которого в эпохи подавления личности государством неизмеримо возрастает: “И они правы: те, кто поил цикутой Сократа; те, кто распинал Галилеянина; те, кто гнал в каторгу революционеров; те, кто теперь заткнул рот печати. Они правы: свободное слово сильней
тяжеловооруженных, сильней легионов, сильней жандармов, сильней пулеметов”60. Тема свободы личности (и свободы слова) стала личной замятинской темой еще до революции. В Англии были написаны “Островитяне” и “Ловец человеков”, а в России - “Сказки про Фиту”, явившиеся “подготовительной работой” к роману “Мы”, в котором свобода личности неразрывно связана с пониманием сути писательства.
Статьи “Беседы еретика”, “Завтра” (1919), “Я боюсь”, “Рай”, “Пора” (опубл. в начале 1921), несмотря на злободневный материал (критику “придворной” литературы, “католицизма” новой власти), приобретают философскую формулыюсть и афористичность. Публицистика, наряду с художественным творчеством, становится способом воплощения философских идей и приобретает в сознании писателя тот статус, который до
60 Замятин Е.И. Они правы // Замятин Е.И. Я боюсь. С. 42.