Простонародное движение иудействующих в России XVIII-XX веков : методологические аспекты этнографического изучения

• Автор: Львов, Александр Леонидович
• Шифр специальности: 07.00.07
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 239 с.

1. Объект исследования

2. Теоретико-методологические основания работы

2.1. Введение в проблему

2.2. Историческая критика социальных категорий

2.3. За пределами социальных категорий: «мир-событие» У. Онга

2.4. Исследования грамотности и «текстуальные сообщества» Б. Стока

2.5. Текстуальное сообщество как «мир-событие»: текстократия

2.6. Текстуальные сообщества и «социально-утопические легенды» К. В. Чистова

2.7. Текстуальный опыт и «автокоммуникация» Ю. М. Лотмана

2.8. Текстуальные сообщества и идентичность

3. Цели и задачи исследования. Актуальность и новизна

4. Использованные источники и структура работы
1. Текстуальные сообщества в научной литературе
1.1. Анализ механизма «создания ереси» в работах Б. Стока
1.1.1. «Текстуальные сообщества» и подходы к изучению средневекового сектантства
1.1.2. «Создание ереси»
1.1.3. Границы применимости модели «текстуальных сообществ»
1.2. «Текстуальные сообщества» в работах 1990-х - 2000-х гг
1.2.1. «Текстуальные сообщества» в исследованиях старообрядчества
1.2.2. «Текстуальные сообщества» в исследованиях идентичности
1.2.3. «Тексты-смыслы» как гибридные квазиобъекты
1.3. Неузнанная текстуальность в исследованиях крестьянских движений в России XVIII - начала XX вв
1.3.1. Две методологии изучения представлений крестьян о власти
1.3.2. «Наивный монархизм» как инструмент и как предмет исследований
1.3.3. «Бунт во имя царя» или «бунт во имя закона»?
2. История и историография иудействующих
2.1. История «иудействующих» до начала движения
2.2. Историческая география движения иудействующих
2.3. Статистические данные
2.4. Иудействующие в литературе XIX - XX вв
2.4.1. Основные этапы в изучении движения иудействующих
2.4.2. Миссионерский «сектоведческий» дискурс
2.4.3. Имперский «классифицирующий» дискурс
2.4.4. Еврейский «риторический» дискурс
3. Генезис и распространение сект
3.1. «Первое учение отроком» Феофана Прокоповича и генезис русского сектантства
3.1.1. Документы и версии
3.1.2. «Божеские собрания» и «нерукотворная церковь»
3.1.3. Петровская реформа чтения: замысел и воплощение
3.2. Чтение Библии и риторика начетчиков
3.2.1. Текстуальные сообщества и начетчики
3.2.2. Методы проверки соответствия тексту
3.2.3. Конкуренты начетчиков: «пророки» и институции
3.2.4. Осмысление прочитанного
3.2.5. Риторика начетчиков и устное знание письменных текстов
4. Прошения сектантов в Министерство внутренних дел
4.1. Субъективный смысл прошений

4.1.1. Свидетельства сельских священников
4.1.2. Тексты прошений: анализ мотивов
4.1.3. Традиция прошений как коммуникация с властью
4.1.4. Институциализация традиции прошений
4.2. Роль сельских писарей в формировании традиции прошений
4.3. Статистика прошений
4.3.1. Общая характеристика источников
4.3.2. Анализ географии и динамики прошений
4.3.3. Анализ распределения прошений по религиозным деноминациям
4.4. Текстуальные сообщества и категоризация
5. Текстуальные сообщества и соблазн идентичности
5.1. Сектанты и печатная продукция конца XIX - начала XX веков
5.2. Геры и субботники - «талмудисты» и «караимы»
5.2.1. Устные контакты субботников с евреями и караимами
5.2.2. Разделение на два толка: различия в практиках и возможные влияния
5.2.3. Ритуальная нечистота в теории Мери Дуглас и в текстуальных сообществах
5.2.4. Теории «сакрального»: между нарративом и категорией
5.2.5. Текстуальный и категориальный порядки в общинах субботников
5.3. Молитвенник Фирковича и караимская идентичность иудействующих Астраханской губернии
5.4. Эмиграция иудействующих в Палестину в конце XIX - начале XX вв
5.4.1. Конструирование образов иудействующих-сионистов в современной еврейской прессе
5.4.2. Эсхатологические ожидания иудействующих 1880-1890-х гг
5.4.3. Роль «писем» в развитии эсхатологических ожиданий
5.4.4. Эмиграция иудействующих в устных свидетельствах
5.4.5. Социальный контекст и причины эмиграции иудействующих
5.4.6. Взаимодействие книжного и устного дискурсов в осмыслении эмиграции
6. Борьба за признание
6.1 Русские иудействующие в еврейских колхозах
6.2 Конструирование идентичности как последствие Холокоста
6.3. Иудействующие в еврейской общине Волгограда
6.4. Эсхатологические ожидания астраханских геров
Заключение
Приложение 1. Распространенные фамилии субботников
Приложение 2. Статистика прошений сектантов в МВД
Таблица 1. Количество дел по губерниям
Таблица 2. Количество дел по вероисповеданиям
Таблица 3. Распределение вероисповеданий по губерниям
Приложение 3. Тексты подложных указов
1. О «духоборцах» г. Александрова (1811г.)
2. О «духоборцах» г. Георгиевска (1811 г.)
3. Разрешение «отправлять богослужение без стеснения всем старообрядцам, духоборцам, молоканам и поморцам» (1867 г.)
4. Сообщение крестьянина Томской губернии о распространении подложного указа (1867)
Приложение 4. Письмо субботников, эмигрирующих в Палестину
Список сокращений
Библиография
Список использованных интервью

Этнографическое изучение религиозных движений и конфессиональных групп в последние годы привлекает все большее внимание исследователей. В связи с этим особую актуальность приобретают вопросы методологии. Для этнографии, традиционно ориентированной на изучение этнических сообществ, важным связующим звеном между ее методами и относительно новым объектом исследования стал концепт «народной религии», противопоставляющий «народную» веру - «официальной» («книжной», «элитарной» и т.п.). Однако само понятие «народной религии» оказалось проблематичным и вызвало широкую дискуссию, в которой с 1980-х гг. участвовали историки, антропологи, фольклористы и этнографы. Как показала эта дискуссия, граница между «народным» и «не-народным» в религии весьма подвижна и зависит скорее от изменчивых предпочтений различных элит, чем от происхождения или характера самих религиозных практик (Браун 2004 [1981]; Levin 1993; Primiano 1995; Панченко 1999; Штырков 2006 и др.). Дискуссию о «народной религии» можно было бы считать завершенной, однако недостаточная разработанность других определений предмета исследований заставляет этнографов вновь и вновь возвращаться к этому термину и, сделав ставшие уже традиционными оговорки, все же использовать его.
Одна из целей моей работы - предложить альтернативную концептуальную схему, основанную на противопоставлении категориального (понятийного) и текстуального мышления. Предметом этнографического изучения в рамках этой схемы оказываются практики и движения, субъективный смысл которых определяется известными их участникам текстами. Повышение роли категориального мышления в модернизирующихся обществах приводит к маргинализации таких практик и движений: они квалифицируются ' как «суеверные», «иррациональные», «традиционные», «народные» и т.п. Однако предлагаемая схема позволяет увидеть в подобных социальных действиях своеобразную рациональность, отличную от рациональности понятийной и не сводимую к одной лишь «устности» и «традиционности», подразумеваемой концептами «народной» культуры и религии.
Последнее обстоятельство особенно важно для этнографического исследования движения иудействующих, в котором письменные тексты и всевозможные инновации играют едва ли не определяющую роль, несмотря на его простонародный характер. Попытки описания общин иудействующих как «традиционных» чреваты многими противоречиями и ошибками. Однако противопоставление понятийной и текстуальной рациональности, как можно надеяться, схватывает ключевые особенности движения: его связь с Библией и с другими письменными текстами, его относительную независимость от «образованности» и понятийного мышления, его выпадение из системы этнических и конфессиональных категорий.
1. Объект исследования
Объектом данного исследования является простонародное движение иудействующих (субботников), широко распространившееся в России конца XVIII - начала XX вв. и существующее по сей день.
Документированная история этого движения начинается в 1760-е гг., когда в нескольких селах Воронежской губернии (в Тамбовском, Козловском, Бобровском и Павловском уездах) практически одновременно обнаружились группы крестьян, • отказывавшихся от почитания икон и крестов, от участия в церковных таинствах и в праздниках крестьянской общины, от употребления алкогольных напитков и свиного мяса. Свои собственные религиозные практики они называли «духовными» и связывали их со Священным Писанием, в котором видели свою главную опору и основание для пересмотра привычных норм жизни.

спровоцированное появлением «Манифеста 19 февраля», делало вторые избыточными. Функция, о которой идет речь, не сводится к абстрактному «стремлению народа вырваться из тисков крепостнического гнета» - ее, скорее, можно определить как попытку крестьян использовать авторитет государственной власти (представленный либо царем, либо законом) для разрешения своих конфликтов с местными властями, и эта функция оставалась актуальной для крестьянской культуры и после отмены крепостного права.
Таким образом, в фольклоре, связанном с «константиновской легендой», и в других случаях, которые принято сводить к проявлениям «наивного монархизма», могут быть выделены две тенденции. Одна из них связана с народными представлениями о «законе», другая же связана с формированием образа законодателя-«избавителя» (царя, министра и т.п.). Первая тенденция в рассматриваемых фольклорных традициях проявляется в формировании текстуальных сообществ: в попытках интерпретации законодательных актов, в распространении слухов и толков об их содержании и о действиях, необходимых для исполнения известного крестьянам, но скрываемого местным начальством «справедливого закона». Вторая тенденция проявляется так, как это описано в работе К. В. Чистова: в слухах и толках о намерениях «избавителя», в рассказах о его чудесном спасении и странствиях, в появлении самозванцев и т.д. Обе эти тенденции всегда сопутствуют друг другу (интерпретация закона предполагает явную или неявную апелляцию к авторитету законодателя и к его намерениям, а ожидаемый «избавитель» так или иначе всегда связан с «законом») и даже могут отчасти совпадать (как, например, в «константиновской легенде» 1860-х гг., когда крестьянские ожидания «чистой воли» персонифицировались в образах самых разных персонажей - царя, «юноши-царевича», брата царя и т.п., среди которых был, вероятно, и герой последней легенды, Константин Александрович).
Принимая во внимание обе эти тенденции, мы можем рассматривать «наивный монархизм» как характерную для русского крестьянства форму сопротивления местной власти: образ «справедливого царя» и/или образ «истинного закона» являются здесь не автономными, их функция сводится к мотивировке крестьянского сопротивления местным властям.
Деконструкция понятия «наивный монархизм» позволила нам увидеть использование текстов как один из доступных крестьянам культурных ресурсов. Именно этот ресурс, как будет показано в главах 3-5, активно использовался «старым русским сектантством», прежде всего - субботниками и молоканами.