Становление общественно-философских взглядов А.А. Григорьева

• Автор: Котов, Павел Львович
• Шифр специальности: 07.00.02
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 207 с.

Оглавление.
Введение

Глава 1. Детство (1822 - 1838)

Глава 2. Университет (1838 - 1843)

Глава 3. Петербург (1844 - 1850)

Глава 4. «Молодая редакция» «Москвитянина» (1850 -1857)

Глава 5. Оформление общественно-философской

концепции (1857 - 1864)

Заключение
Примечания

Источники и литература

Введение.
Аполлон Григорьев — фигура слабо изученная. Хотя проблема поставлена давно: он самый яркий из разночинцев - недемократов. Его судьба вообще нетипична для поколения интеллигентов шестидесятых годов. «В интеллигентский лубок, — пишет о Григорьеве Александр Блок, -он не попадает; слишком своеобычен; в жизни его трудно выискать черты интеллигентских «житий»; пострадал он, но не от «правительства» (не взирая на все свое свободолюбие), а от себя самого; за границу бегал, -тоже по собственной воле; терпел голод и лишения, но не за «идеи» (в кавычках); умер, как все, но не оттого, что был «честен» (в кавычках); был, наконец, и «критиком», но при этом сам обладал даром художественного творчества и понимания; и решительно никогда не склонялся к тому, что «сапоги выше Шекспира», как это принято делать (прямо или косвенно) в русской критике»1. .Явно проступающее раздражение Блока на левых -тоже характерно: вокруг Григорьева слишком много публицистики, эмоций, мало анализа. Он говорит, что «в судьбе Григорьева, сколь она ни человечна (в дурном смысле слова), все-таки вздрагивают отсветы Мировой Души. Душа Григорьева связана с «глубинами», хоть и не столь прочно и не столь очевидно, как душа Достоевского и душа Владимира Соловьева... Григорьев слышал, хотя и смутно, далекий зов; он был действительно одолеваем бесами; он говорил о каких-то чудесах, и тоска и восторги его были связаны не с одною его маленькой, пьяной человеческой душой»2.
Анализ обходит памятью таких людей, чтобы лишний раз не компрометировать себя.
Практически до начала XX века большинство авторов было уверенно: Григорьев «создавал философское самоуглубление в бесплодное искание того, чего нет»3. Без сомнения он - натура пылкая, честная, но запутавшаяся в себе самом. Его естество «заключало в себе много неопреде-

ленного, неясного, трудно-удовлетворяемого и потому склонного к религиозному мистицизму, отворачивающемуся от всего реального и за то тем легче отдающемуся трудно-удовлетворяемому идеализму, переходящему в мечтательность»4. Ему надо было перебороть себя, стать человеком действия, открыть в себе «политическую жилку», но он пошел другим путем — и утратил для общества всякое значение. Более того, он не смог даже четко сформулировать свои чудаковатые идеи: всем понятно, что он «последний могикан того злополучного направления, которое породило славянофильство, не сделавшее для живого русского духа ничего действительно полезного», но когда речь заходит о его конкретных идеях - выходит что-то «вроде фотографий духов теперешних спиритов»5(6, 48, 49, 66, 67, 121, 123, 130, 145, 146, 147, 151, 152,218).
«Каковы бы ни были высокие достоинства ваших личностей, — от ветил Д. Писарев на воспоминания Н. Страхова о Григорьеве, - во всяком случае достоверно то, что ваши идеи негодны для общества»6.
С другой стороны, выступления сторонников Аполлона Григорьева часто выглядят не только необъективными, но и просто нелепыми (3, 4, 5, 30, 71, 72, 73, 94, 141, 164, 165, 188, 197). Апологетическая традиция, заложенная Страховым, говорит, что Григорьев был «зрячее других», что «его письма читались в редакции «Времени» вслух для общего назидания», что сочинения критика «представляют целые громады мыслей» и что они дают «неистощимую пищу»7. А один из его восторженных последователей - Д. Аверкиев - пишет даже о его особенной «конгениальности», чутье позволяющем проникать в самую сущность общественных вопросов. «Ему надо было живьем прочувствовать, полюбить всею душою и всем сердцем, постигнуть не букву, а самую суть дела»8. В конце концов он провозглашает, что метод Григорьева единственно возможный для научной критики9.
«О Григорьеве не написано ни одной обстоятельной книги; не только биографической канвы, но и ученой биографии Григорьева не существует.

Из этой же дворянской амбиции хотели дать Аполлону такое образование, какое было принято в светских домах. «В то время, - писал современник, - богатые и знатные дворяне приготовляли своих сыновей у себя дома... В гимназиях по преимуществу учились дети горожан и местных чиновников и приобретали очень скудные познания, которые не могли удовлетворить требованиям образованных людей»84. С шести лет Аполлону преподавал уроки музыки Джон Фильд, известный по тем временам пианист, дававший свои концерты во многих европейских странах. Его стараниями Григорьев прекрасно умел музицировать. С этого же времени появился дядька-француз, который долго жил в семье, пока наконец как-то на Святую не напился и не расшибся, упав с лестницы на антресоли. В остальном же, в первоначальном учении «была, - по словам воспитусмого, - безобразная беспорядочность. Собственно учился я тогда мало, но сидел над учением чрезвычайно много. То, что давалось мне легко, я, разумеется, • вовсе не учил; то, что могло вдолбиться, несмотря на мою лень, вдолби-лось, вследствие сидения по целым дням, то, к чему я вовсе не имел способностей, как математика, вовсе не вдолбилось»85. Сначала мать было сама взялась учить сына, когда тому было лет шесть, но, поскольку она была малограмотна, ничего не получилось, кроме невнятного собирания слогов без всякой системы и смысла. Когда мальчику исполнилось семь, решили приискать ему учителя, чтобы подготовить к поступлению в университет. Учителем стал в 1829 году восемнадцатилетний студент медицинского факультета, бывший семинарист Сергей Иванович Лебедев. Он приходился дальним родственником какому-то сослуживцу отца.
Теперь началось настоящее мучение, продолжавшееся до 1833 года. С утра задавался урок по латыни, математике, катехизису и кусок из священной истории наизусть. Сергей Иванович тем временем уходил в университет. Мать неотступно следила, чтобы сын сидел за столом и занимался. А он не урок учил, а мечтал, умилялся и плакал над создаваемыми фан-• тазией пленными или преследуемыми красавицами и героическими рыца-