Проблема "филологического романа" в английской литературе ("Попугай Флобера" Дж. Барнса, "Чаттертон" П. Акройда, "Одержимость" А. Байетт

• Автор: Гребенчук, Яна Сергеевна
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2008
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 141 с.

Содержание работы
Глава 1 «Это искренняя книга, читатель» (роман Дж. Барнса «Попугай Флобера»)
Глава 2 ««Слова создают реальность» (роман П. Лкройда «Чаттертон»)
Глава 3 «От чего перехватывает дыхание» — гимн филологии в романе А. Байегт «Одержимость»
Заключение
Библиография

«Филологический роман» — это определение все настойчивее привлекает наше внимание в подзаголовках к произведениям, указывающих на их жанровую принадлежность, и в суждениях о них критиков.
Немало примеров этого явления дает современная русская

литература. Приведем хотя бы некоторые. Слово «филологический» встречается в подзаголовках следующих произведений: А. Генис «Довлатов и окрестности: Филологический роман» (2000), А.
Яковлева «Шуба. Филологическая повесть» (2000), Ю. Щеглов «Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга. Историко-филологический роман» (2004). Написанный еще в 1967 году роман А. Битова «Пушкинский дом» назван «филологическим» в последующих авторских «Комментариях» к нему, свидетельствующих о том, что писатель планировал дать такой подзаголовок своему произведению (Битов, 1990, с. 409).
Некоторые романы получили определение «филологический» благодаря критикам. Так, роман С. Гандлевского «НРЗБ» (2002) назван А. Мирошкиным «типичным филологическим романом» (Мирошкин, 2003, с. 7). Такой же эпитет применительно к «Запискам»
О. Фрейденберг (1991) и «Пастернаку» Д. Быкова (2006) используют
Н. Брагинская (Брагинская, 1991, с. 134) и Л. Рассадин (Рассадин, 2007, с. 17).
Нельзя не заметить, что приведенные примеры свидетельствуют о произвольности, непоследовательности употребления самого определения «филологический роман», поскольку оно применяется к разным произведениям. Не случайно для А. Разумовой «филологический роман» — это лишь «введенное в обиход» «словосочетание» (Разумова, 2004, с. 131). Кстати, А. Разумова

является автором единственной пока диссертации, посвященной «филологическому роману»1. К. Кокшенева видит «в самом определении «филологический роман» оттенок ущербности и неполноты» (Кокшенева, 2001, с. 56). С ее точки зрения, «филологизм может быть источником силы, но и проявлением слабости». Для критика важнее всего «подлинная романная реальность», которую нельзя отменить «никакими знаковыми фигурами», «сверхтерминами», «филологической виртуозностью» (Кокшенева, 2001, с. 59).
Тем не менее, очевидно, что интерес к «филологическому роману» в современном отечественном литературоведении все же преобладает. Возникают попытки определить его корни. Так, А. Разумова усматривает их в поисках русских формалистов 1920-х годов, когда «теория стала вмешиваться в литературную практику, а филологические идеи — стремиться к немедленному воплощению в литературе» (в качестве примера исследователь рассматривает творческие поиски В. Шкловского и Б. Эйхенбаума) (Разумова, 2004, с. 145). Для А. Разумовой «филологический роман» — это примечательное явление XX века.
С ней солидарен Вл. Новиков, еще в 1999 году выступивший со статьей «Филологический роман. Старый новый жанр на исходе столетия» и реализовавший свои идеи на практике в произведении «Роман с языком» (2001). В предисловии Новиков указывает его полное название — «Роман с языком, или Сентиментальный дискурс» — и пишет: «Филология — не просто наука, она не отделена от своего предмета резкой границей, а любовь к слову может выражаться не только в его исследовании, но и в творческом владении им. Отсюда
1 Л. Разумова. «Филологический ромам» в русской литературе XX века: генезис, поэтика: дис. ...канд. фил. наук. — М., 2005.— 190 с.

сочинилъ сии Гистории, ведалъ я и то, что они истинны» (Акройд, 2000, с. 149). Чаттертон писал от лица разных персонажей «собственными ихъ Г олосами словно то были подлинный Г истории» (Акройд, 2000, с. 155). Чаттертон твердо знал, что «все вещи суть Единаго частицы» (Акройд, 2000, с. 151) и что «въ каждой Строке мы зримъ Отзвукъ, ибо истиннейший Плагиатъ — вотъ истиннейшая Поэзия» (Акройд, 2000, с. 152).
В. этих заявлениях героя для Акройда принципиально важна следующая мысль: мысль о «Языке оных дней, который пробуждает самую действительность». Вот почему, по словам Джорджа Мередита, персонажа романа, в придуманном Чаттертоном Роули, сотворенном «из ничего, из пустоты, жизни больше, чем в любом средневековом священнике, действительно существовавшем на свете» (Акройд, 2000, с. 273). Каждое произнесенное слово имеет отзвук прежнего слова, отсюда и выводы о плагиате как об «истиннейшей поэзии».
Можно усмотреть здесь сходство с суждениями И. В. Вершинина, который (в отличие от Е. Ланна, рассматривавшего творчество Чаттертоиа только как «литературную мистификацию») указал на сам принцип творчества поэта, ставший особым художественным достижением Чаттертона: изучая старинные
рукописи, многочисленные исторические материалы, поэт вбирал дух другой эпохи и реализовал его в своих «подделках».
Вершинин пишет о «поэтическом историзме» Чаттертона — как особой форме исторического мышления, противопоставленной «рационалистическому историзму» просветителей, отмечает, что «Чаттертон до Кольриджа, по существу, открыл такую важную форму, как драматическая поэма (жанровый вариант поэмы романтической)» (Вершинин, 2001, с. 26). В творчестве Чаттертона исследователь видит отражение предромантического взгляда на мир. Но поэт, в условиях