Тема детства в творчестве К.Д. Воробьева

• Автор: Зимин, Владимир Яковлевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Курск
• Количество страниц: 192 с.

ГЛАВА I. Детство как социокультурный феномен и объект художественно-философского осмысления в
контексте русской литературы
1. Эволюция представлений о детстве в общественном и
, художественном сознании
2. Тема детства как традиционная тема
отечественной литературы
2.1.Традиция изображения ребёнка в автобиографической прозе
2.2.Традиция изображения детства в социальном и
природном окружении
2.3.Тема сиротства (беспризорничества) в отечественной литературе

2.4.Тема войны и детства в советской литературе
2.3.Тема сиротства (беспризорничества) в отечественной литературе
ГЛАВА II. Эстетическая модель детства
в творчестве К.Д. Воробьёва
^ 1. Социально-биографические предпосылки темы детства
2. Детство как социокультурный ориентир
3. Детство и природа в творчестве К. Воробьева
4. Тема детства как способ выражения авторской позиции
в повести «Друг мой Момич»
5. Детскость как свойство характера и мировидения писателя
. 6. Война и детство в произведениях К. Воробьёва
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК,

В последние десятилетия XX века имя К. Д. Воробьёва стало всё чаще появляться на страницах критических сборников и журналов. В 1991 году вышло в свет трёхтомное собрание его сочинений, продолжали печататься отдельные повести, рассказы, письма, дневники и записные книжки писателя. Создаётся впечатление о вполне благополучной писательской судьбе, до недавнего времени бывшей ещё как бы второстепенной и не столь значимой в современной отечественной литературе. Факт, безусловно, отрадный, как отрадно всё то, что служит справедливому признанию действительных заслуг К. Воробьёва как человека, гражданина и писателя.
Отмечая закономерность этого признания, нельзя всё же с некоторой долей сожаления не заметить то, что оно (признание) приходит к нему значительно позже, чем следовало бы того ожидать. Причины такой задержки кроются не только в социально-политической обстановке той эпохи, в которую пришлось жить и писать К. Воробьёву. Ведь в одно время с ним жили и писали В. Астафьев, Е. Носов, В. Кондратьев, В. Быков, Г. Бакланов, В. Некрасов и другие, чьи произведения печатались и доходили до читателя обычно в свои положенные сроки. Дело здесь, наверное, в первичности и тяжести той правды, которую попытался поднять, как целину, К. Воробьёв, и в той напряжённой интонации, что взял он с первого своего произведения. Его повести «Убиты под Москвой», «Крик», «Почём в Ракитном радости» и особенно «Это мы, Господи!» «резанули» не только по идеологическим установкам и моральным принципам советского строя, но и по душам людей, не всегда готовых ещё принять и понять ту правду, которую принял и понял писатель - очевидец и участник описываемых событий.
Кроме того, психология подавляющего большинства издателей и критиков послесталинской эпохи была ориентирована на неприятие всякого инакомыслия во всех сферах общественной и политической жизни и подчинялась начальствующему окрику главного идеолога страны М. Суслова, запретившего имя К. Воробьёва даже к упоминанию.
Однако, как считал известный критик И. Дедков, «этическая сила таких талантов особенно значительна и активна» [Дедков 1978: 160]. Преодолев время и запреты, она поставила фамилию Воробьёва «рядом с фамилиями Булгакова и Платонова, мастеров прозы» [Смирнов 1989: 5]. Это явление, безусловно, обогатило всю отечественную литературу, открыло новые страницы истории, освещённые богатым личным опытом К. Воробьёва, основанном на прочных связях писателя с народными традициями.
Запоздалое признание истинного и искреннего таланта К. Воробьёва - это не только акт раскаяния за долгие годы замалчивания и непечатания, но и внесение его произведений в скрижали вечных ценностей, по которым человечество будет учить добру и красоте многие поколения. С большой степенью уверенности можно сказать, что, придя в «русскую вечность», книги К. Воробьёва будут всегда востребованы, потому что они несут в себе мощный нравственный заряд, накопленный про запас, рассчитанный на будущее.
Но даже и теперь произведения К. Воробьёва живут своей, как бы несколько обособленной, жизнью. Литературная критика по-прежнему незаслуженно мало внимания уделяет творчеству писателя, хотя существующая библиография насчитывает более сорока наименований разрозненных статей, опубликованных в газетах и журналах в основном в шестидесятые- восьмидесятые годы. Однако при всей сегодняшней очевидности того, что сделано Воробьёвым (не по объёму написанного, а по уровню созданного им образа недавнего исторического и современного времени), о нём как о писателе, отразившем в своём художественном сознании не только тему войны, написано крайне недостаточно, а то, о чём написано, не систематизировано. До сегодняшнего дня нет монографического исследования его творчества. Даже сведения о его жизни крайне скупы: они изложены в автобиографической повести жены Константина Дмитриевича Веры Викторовны Воробьёвой «Розовый конь». Повесть вошла в подготовленный ею трёхтомник и восстанавливает не только факты личной жизни,

Главная тема произведений А. Лиханова - история трудного детства в России, начиная с 40-х годов до наших дней. Опираясь на прозу русских писателей от Герцена до Гайдара, создавших богатейшую традицию на основе единственной идеи - защиты обездоленного детства, писатель в романе «Никто» создаёт свой образ детского дома, напоминающего в своих общих чертах образы детских домов, нарисованные в «Правонарушителях» Л. Сейфуллиной, «Республике Шкид» Л. Пантелеева и Г. Белых, «Педагогической поэме» А. Макаренко.
Герой романа «Никто» А. Лиханова - безродный интернатовец Николай Топоров (сокращённо Ник-То), догадывающийся о существовании родителей только по факту своего появления на свет. Наблюдая за полупьяными «мамашками», иногда навещавшими своих чад, Кольча думал: «Зачем они являлись вообще? Чтобы отдать своему дитю шоколадку и полистироловую игрушку - какого-нибудь крохотного медвежонка? Чтобы все в интернате узнали, какая у тебя мать?» [Лиханов 2000: 5]. Он давно уже перестал ждать свою мать да и не хотел, чтобы она была похожа на одну из бывших матерей, теперь ставших «мамашками», очень похожими друг на друга даже внешне: «плосколицая, коротконогая и короткорукая кукла в обтёртом плаще...» [Лиханов 2000: 5].
Мир Николая Топорова, не знавшего родительской нежности и любви, ограничивался стенами интерната, в котором он, как и другие интернатовцы, ощущали себя собственностью государства, его обузой. Не требуя ничего публично, внутренне они ожидали от него «еды три раза в день, желательно чистой постели, подспудно ждали ученья, пригляда, крыши над головой и тёплых батарей в палате, внятно сознавая, что без этого будет плохо, и подсознательно чуя, что, лишившись этого, им предстоит что-то сделать» [Лиханов 2000: 8]. Имея относительный уют и скудное пропитание, Кольча составляет себе соответствующее представление о Родине. В его представлении она «похожа на замусоленных мамашек, которые в полутрезвом состоянии являются на интернатовский двор, чтобы быть облитыми слезами своих детей и осмеянными их сверстниками» [Лиханов 2000: 8].