Стилевая интенсификация в русской прозе рубежа 1920-1930-х годов

• Автор: Белоусова, Елена Германовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Екатеринбург
• Количество страниц: 318 с. : ил.

Содержание
Введение
С. 3.

Г лава первая

«Разведение - сопряжение» - константы стилевой формы И. Бунина («

мучает меня своей прелестью»)

Аятиномично-целостная природа художественного сознания И. Бунина. -Принцип «сопряженной антитезы» как доминанта его стиля. - Бунинские рассказы 1890 - 1900-х годов - начало стилевого самоопределения художника. - Контрапунктное звучание стилевого строя «Жизни Арсеньева».

Глава вторая

«Преломляюще-проникающая» природа стиля В. Набокова

(«...к последней, неделимой, твердой, сияющей точке...»)

«Вертикальное», «пронизывающе-углубляющее» видение
действительности В. Набоковым. - Принцип «антиномичной
многослойности» - основной формообразующий принцип его поэтики. -Движение стиля Набокова к форме «антиномичной метаморфозы» (от «Машеньки» к «Защите Лужина»).
Глава третья
«Подвижная» антитеза как модель стиля М. Горького
(«...хаотическая схватка голосов, смеха, звоиа посуды...»)
«Пестрота» и многомерность видения мира М. Горьким. - Принцип «колеблющейся антитетичное™» как стилсобразующее начало его рассказов 1922 - 1924 годов. - Совмещение подчеркнуто
разнонаправленных формотворческих тенденций («определенности» - и «неопределенности», «собирания» - и «разрушения») в стилевой
конструкции «Жизни Клима Самгина».
Глава четвертая
«Связь» и «предел» как структурные основания стиля А. Платонова («... э га музыка, теряя всякую мелодию и переходя в скрежещущий вопль наступления, все же имела ритм обыкновенного человеческого сердца»)
Крайне напряженное видение мира А. Платоновым и страстная «связующая» энергия его стиля. - Сопряжение и градация -стилеобразующие начала платоновских рассказов 1920-х годов. — Стилевая структура «Счастливой Москвы» (структура «подмены») как предельно накаленное и исчерпывающее воплощение «соучастного» сознания художника.
Заключение
Примечания
Литература

ВВЕДЕНИЕ
Перенасыщенный революциями и войнами, один из самых драматичных в истории человечества XX век сам стал уже историей. А это значит, что у его исследователей появилась возможность для непредвзятого и более детального рассмотрения тех резких «сдвигов» и «сломов», которые определили пульс новейшего литературно-художественного развития, придав ему особенно неровный, «судорожно-спазматический» (М. Чудакова) характер1. К тому же сама идея стилевого перехода, выражающая суть этих «сдвигов» как моментов принципиального изменения устойчивых художественных закономерностей и соотнесенных с ними стилевых структур, несмотря на весьма основательную ее проработанность в отечественной филологии2, на наш взгляд, обладает далеко не исчерпанным научным потенциалом. Ведь центральный интерес исследователей, обращенных к стилевому «лицу» литературы первой трети XX века, до сих пор представляют преимущественно «стадиальные» смены, которые ведут к решительному «упразднению исходных стилистических принципов сменяемого стиля»3 (например, на рубеже XIX - XX веков). А менее масштабные (но при этом ничуть не менее значимые в плане формирования специфического облика русской словесности нового времени) стилевые «сдвиги» оказываются вытесненными на периферию современной литературной науки. Практически не изученным на сегодняшний день остается и вопрос о внутренних импульсах ускоренного стилевого развития словесного искусства, в частности - о том, в какой мере стилевая динамика обусловлена самой природой стиля.
Все сказанное выше побудило нас сосредоточиться на стилевых процессах, совершающихся в отечественной литературе одного из наиболее сложных и поворотных периодов ее существования - периода рубежа 1920 -1930-х годов. И рассмотреть эти процессы с учетом тех глубинных качеств и возможностей стиля, которые, хотя и являются принципиально значимыми для
необъяснимым образом - одновременно, в слитности - живут в душе этого

человека и при этом «не утрачивают, а взаимно усиливают свои вкус»
Об увиденной нами противоречивой цельности бунинского мировосприятия со всей очевидностью говорят его дневники, особенно конца 1920-х - начала 1930-х годов. Записи этого периода зачастую представляют собой резко выраженные и враждующие между собой оценки одного и того же предмета, которые оказываются рядом, не опровергая, а дополняя друг друга. Например, по поводу толстовского образа Наполеона Бунин пишет: «Испытал просто ужас и до сих пор обожествлен» [6; 448]. А вот чувства, вызванные его прогулкой по вечернему Грассу: «...ходили с Галей по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы - и такая сладость жизни» [6; 446].
Еще боле зримо уникальная - сверхаптиномичная, но и сверхцелъная -художническая природа Бунина раскрывается в его мемуарной прозе и литературно-критических статьях рубежа 1920 - 1930-х годов, где особую концептуальную значимость приобретает понятие «смесь».
Любопытно, что этот же образ-понятие оказывается ключевым и в творчестве О. Мандельштама той поры, однако звучит он, по мысли В. Эйдиновой, с принципиально иной интонацией - «как осложнившееся и усилившееся конфликтное соединение слагаемых его стилевой формы»73. Бунин же, как мы можем видеть (например, в его портретных зарисовках собратьев по цеху), неустанно акцентирует единство самых разных противоположностей, открывает их диалектическую целостность. Такими в его слове предстают и Л. Андреев, с глазами «строгими и вместе с тем играющими тайным весельем» [6; 432], и драматург Найденов, запомнившийся «смесью чрезвычайной скрытности и чисто детской откровенности» [6; 581]. Но наиболее показательной в плане приятия автором человеческой «пестроты» нам представляется бунинская характеристика Эртеля, где подобное схождение крайностей получает явно позитивную оценку: «Какая умница, какой
талант <...>», - и в этом же духе: «Какая смесь мужественности и мягкости,