Нарратив как средство концептуализации исторического опыта

• Автор: Демидченко, Иван Владимирович
• Шифр специальности: 09.00.08
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2013
• Место защиты: Краснодар
• Количество страниц: 122 с.

Содержание
Содержание
Введение
Глава 1. Нарратив как метафорическое описание прошлого
1.1 Нарративная философия истории XX в
1.2 Исторический нарратив и единичные высказывания
1.3 Нарративный идеализм и нарративный реализм
1.4 Интерпретация прошлого посредством
«нарративной субстанции»
Глава 2. Анализ философско-исторических концептов XIX — XX вв.:
трансцендентализм, метафора, нарратив
2.1 Тропология X. Уайта: от трансцендентализма
к метафоре
2.2 Проблемы европейской философии
истории XIX — XX вв
2.3 Особенности языка в историописании
2.4 Р. Барт и эффект реальности в историописании
2.5 Историзм и постмодернизм
Глава 3. Феноменология исторического опыта
3.1 Лингвистический трансцендентализм:
от языка к опыту
3.2 Репрезентация исторического опыта:
Х.-Г. Гадамер, И. Хёйзинга
3.3 Возвышенный исторический опыт
как поиск идентичности
Заключение
Библиографический список

Введение
Актуальность темы исследования.
Во второй половине XX века историческая теория начинает новый виток своего развития, связанный с поворотом к языку. Нарратив становится понятием, концентрирующим вокруг себя основные дискуссии лингвокультурологического и философско-исторического характера. Проблема научного статуса истории приобретает особые эвристические грани. В дискурс включаются литературоведение, онтология, гносеология, культурология, антропология. В последнее столетие в культурфилософской практике возрастает роль исторического дискурса. Он разделяется теперь на собственно историческую практику и на теорию, выступающую в тесном взаимодействии с историей историописания. Недоверие к метанарративам и всеохватывающему обозрению исторического процесса сменяется интересом к микроисторическим исследованиям в сочетании с теоретическим изучением самой исторической практики. Становится актуальным вопрос о написании истории, об объяснительной силе исторического нарратива, о приёмах «эффекта реальности» в историческом тексте и так далее.
Внимание к языку не обошло и историописание. Прошлое является текстом, а историк — переводчиком, для его лучшего понимания. Но где же в данном случае само прошлое? Готов ли историк выйти, если воспользоваться метафорой Ф. Ницше, из «тюрьмы языка» и «увидеть» его? Говоря иначе, способен ли историк к подлинным, «опытным» отношениям с прошлым, где прошлое не замутняется очками историографических теорий? Постмодернистское историописание пытается найти новую дорогу, обращаясь к таким понятиям, как «опыт» и «память». Эта, названная Ф. Анкерсмитом, «приватизация прошлого» склонна употреблять понятие «память», нежели «история» или «прошлое». Всё дело в смысловой нагрузке терминов «история», «прошлое» и «память». Так «история» несёт на себе ауру неотвратимого рока, а термин «прошлое» указывает на объективную реальность, находящуюся вне рамок нашей досягаемости. «Память» же имеет

совершенно иные коннотации, отсылающие к экзистенциализму и субъективизму, в том смысле, что находится во владении единичного человека. И самое главное — «память» имеет определённый багаж опыта, чего лишены «история» и «прошлое». Поэтому память может дать то, чего не дают остальные два понятия — опыта прошлого. В памяти возможно воскресить определённые события и, в некотором роде, заново их пережить.
Историописание разительно отличается от других дисциплин, например, физики, поскольку в ней является непринципиальным отнесение открытия законов к отдельному физику, потому что физические законы самодостаточны. В историописании исторический нарратив невозможно отделить от историка, его написавшего, поскольку никому другому не по силам было бы написать «Осень Средневековья» Й. Хёйзинги. Поэтому иногда бывает трудно согласиться с теоретическими разработками философии языка, ставящими под сомнение роль субъекта (историка) в написании текста. Однако постмодерн привнёс нечто новое в теорию написания истории, а именно — опыт. Подтверждение этому можно видеть в истории повседневности и в истории ментальности, хотя опыт часто обвиняется в однообразии связи между ним и знанием, однако, стоит отметить, что это в большинстве является лингвистическим догматизмом. В этих практиках внимание сосредоточено на опыте людей, живших в прошлом, на том, как они воспринимали окружающий мир и как этот опыт отличается от нашего опыта восприятия.
«Именно поэтому нам лучше говорить об “(исторической) репрезентации”, чем о “повествовании”» [3, С. 12]. Репрезентация невозможна без того, что она репрезентирует. Может быть это станет ответом на то напряжение, которое недавно возникло между историей и историками, так как история не ведёт диалога только с ними, а точнее будет сказать, совсем не с ними. Теория репрезентации является теорией о том, как исторический текст генетически связан с прошлым, и в этом отношении можно сослаться на единичные высказывания о прошлом, которые не

историков XIX века, как если бы они были романами. Это оправданно, поскольку историческое письмо всегда формируется одним из тропов: метафорой, иронией, метонимией или синекдохой. В теории X. Уайта это явило большое сходство между историей и литературой, поскольку в обеих областях употребляется фигуральный язык, давая сигнал многим критиковать X. Уайта за то, что он ушёл от исторической истины и когнитивной направленности в лоно литературы и искусства. Эта тенденция имеет под собой методологические основания, поскольку историк имеет своим инструментом именно методы фигурального языка, с помощью которого он наделяет данные значением, превращая чуждый исторический материал в узнаваемый, в знакомый, в «свой». То есть историческое осмысление возможно благодаря тропам, так как «...тропология является для истории тем же, чем логика и научный метод для науки» [4, С. 32].
Можно провести параллель между взглядами И. Канта и X. Уайта. Последний организовывал многообразие опыта с помощью тропов по аналогии с кантовскими категориями. «Метаистория» предлагает квазикантовское эпистемологическое исследование когнитивных оснований исторической репрезентации, завязанных на тропологии и переходе одного тропа в другой. Сосредотачиваясь на метафоре, можно отметить, что она даёт возможность взглянуть на одну вещь в свете другой, а по сути «...она эквивалентна индивидуализации (метафорической) точки зрения, с которой нас призывают рассмотреть часть (исторической) реальности...» [4, С. 34]. Данный взгляд на метафору находится в согласии с основными постулатами кантовского трансцендентализма, а именно с функциональной деятельностью в когнитивном аспекте, которая невероятно схожа с работой по организации эмпирического материала. Ж. Деррида утверждает, что метафора служит источником, который доставляет нам ментальную сущность и выступает в качестве «организующего центра», но она в то же время ничего о себе не знает. Рассмотрение метафоры требует её объективации, что в итоге приведёт к отказу метафоре находиться в центре, а следовательно, и от самой