Французское литературоведение 60-70 гг. : От структурализма к постструктурализму, проблемы методологии

• Автор: Косиков, Георгий Константинович
• Шифр специальности: 10.01.05
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1998
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 80 с.; 21х15 см

'Литературный процесс XX века наряду
“традиционными” произведениями, вписывающимися в
привычные жанровые рамки, породил целый массив
“экспериментальных” текстов, свидетельствующих о
настоящей “революции поэтического языка” (Ю. Кристева), корни которой уходят еще в прошлое столетие. Начиная по крайней мере со времен Лотреамона и Малларме в литературе возникла и окрепла (в творчестве таких разных писателей, как Джойс или сюрреалисты, Х.Л. Борхес или У. Эко) настойчивая тяга к саморефлексии и самообьяснению, будь то стремление развенчать романтический миф об авторе-демиурге или демистифицировать само произведение как неразложимое смысловое единство, или, разложив это единство на “приемы”, оспорить право читателя наслаждаться художественной иллюзией, обливаясь настоящими слезами над заведомым вымыслом.
Этот и многие другие феномены литературной интроспекции невозможно понять, если оставаться в пределах имманентного ряда самой литературы, ибо они теснейшим образом вписываются в общий процесс философского и научно-гуманитарного самоанализа европейской культуры последних двух столетий. Верно, конечно, что о “литературе без авторов” красноречиво рассуждали сами авторы — такие, например, как П. Валери или Х.Л. Борхес, и что Т.С. Элиот, будучи талантливым поэтом, все же отдавал явное предпочтение “традиции” перед “индивидуальным талантом”, однако верно и то, что задолго до них, еще полтора столетия назад, филолог Э. Ренан писал: “Думаете ли вы, что возвысите национальную эпопею, если откроете имя того жалкого индивида, который ее сочинил?... Что значат для меня незначительные слоги его имени?”, как верно и то, что на рубеже веков немецкий искусствовед Г. Вёльфлин предложил “историю искусства без имен”, что русские формалисты хотели сделать “героем” литературоведения не автора, но “прием"; не говоря уже о новейших идеях “смерти автора” (Р. Барт, М. Фуко) и “поэтики без имен” (Ж. Женетт, Ц. Тодоров).

Этот пример показывает, что современная литература и гуманитарная рефлексия о ней давно развиваются не обособленно и даже не параллельно, а в процессе тесного взаимовлияния и взаимопроникновения. Так было уже в начале века, когда, скажем, русский футуризм вызвал к жизни целое литературоведческое направление — “формальную школу”, так обстоит дело и в конце столетия, когда европейский постмодернизм стал одним из стимулов возникновения постструктуралистской философии, которая, в свою очередь, активно повлияла на творчество многих писателей; более того, сегодня теоретические модели прямо внедряются в художественную практику (Борхес, Роб-Грийе, Эко, Рикарду, Кристева и др.) и, становясь фактами истории литературы, сами требуют теоретического метаописания. Ныне взаимопереходы стали возможны не только между отдельными гу манитарными науками, но и между наукой и литературой; логическое продолжение структурализма, писал Р. Барт, может состоять лишь в том, чтобы воссоединиться с литературой — стать литературой в той же мере, в какой “литература уже есть и всегда была наукой” (“От науки к литературе”) — этот тезис Барт доказал всем своим творчеством. Вот почему современная история литературы уже не может быть предметом изящной causerie и любительских спекуляций. Рассчитывать на успех она вправе только в том случае, если станет рассматривать свой предмет в свете насущных проблем философского и гуманитарного знания.
Сегодня уже вполне очевидно, что с философской и литературоведческой точки зрения структурализм и постструктурализм останутся одной из важнейших примет европейской культуры второй половины XX века.
Взлет структурализма в 60-е гг. был стремительным, популярность — необыкновенной, а успех — длительным и устойчивым: вплоть до начала 80-х гг. такие мэтры структурализма как Кл. Леви-Стросс, Ж. Лакан, Р. Барт и М. Фуко оставались бесспорными “властителями дум” не только французской, но и значительной части западной интеллигенции.

1. Структурные принципы едины для всех знаковых систем без исключения, будь то естественный язык или язык дорожных знаков, язык жестов или язык карточной игры, язык мифа или язык литературы.
2. Структура (язык) будучи “социальным установлением” (Соссюр), находится в определенном конфликте с текстом (речью) как “продуктом индивидуальной воли и разума”33. С одной стороны, произведение, разумеется, находится в подчинении у языка, однако с другой стороны, поскольку отправитель любого сообщения делает это с целью “выражения своей мысли”, используя языковой код лишь как необходимое подсобное средство, постольку создание произведения оказывается актом индивидуальной свободы, стремящимся вырваться из-под власти структуры: не ограничиваясь простым комбинированием уже готовых элементов, произведение предстает как продукт инноваций, грозящих “изменениями” и “повреждениями” в наличном состоянии структуры. Поэтому структура, со своей стороны, “ежеминутно препятствует свободе выбора”34, а структурализм последовательно отвлекается от речи, дискурса и произведения как от самостоятельного предмета, рассматривая их только как иллюстрацию языковых правил. Исследовательская задача структурализма заключается в том, чтобы, заглянув “по ту сторону” неустойчивых текстовых фактов, реконструировать язык как стабильное виртуальное единство (примером как раз и служат модели Леви-Стросса и Греймаса).
3. Если различать семиологию как науку о взаимозависимостях знаков в системе, и семантику как науку об их употреблении в речи, то структуру следует отнести к области семиологии, а произведение — к области семантики. Семиология оперирует понятием значимости, а семантика — понятием значения. Поскольку, с семиологической точки зрения, “в
33Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию, М., 1977, с. 52. 34Там же, с. 152,