Художественный мир Д.И. Хармса: структурообразующие элементы логики и основные мотивы

• Автор: Кувшинов, Феликс Владимирович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Липецк
• Количество страниц: 167 с.

Глава первая
Хармс как представитель русского авангарда 20-30-х гг
Глава вторая
Структурообразующие элементы логики
художественного мира Д.И. Хармса
Глава третья
Основные мотивы художественного мира Д.И. Хармса
§1. Сотворение и существование мира
§2. Существование в мире
§3. Смерть
Заключение
Список используемой литературы
Возвращенный в «большую» литературу и, как следствие, в историю литературы, Даниил Иванович Хармс (1905-1941) сегодня привлекает к себе все больше и больше внимания. О росте научного интереса к творчеству этого писателя свидетельствует значительное число публикаций, среди которых особенно следует выделить работы А.А. Александрова, Ж.-Ф. Жаккара, В.Н. Сажина, А.Т. Никитаева, В. И. Глоцера, А.Г. Герасимовой, A.A. Кобринско-го, Л.Ф. Кадиса, М.Б. Ямпольского, И.В. Кукулина и многих других. Однако перед литературоведами давно встала методологическая задача: каким способом интерпретировать художественны й мир Д.И. Хармса (и вообще обэ-риутов-чинарей), заключенный в рамки алогизма, семантического сдвига, игры с литературной традицией, глубокого и подчас неожиданного творческого переосмысления культурных концептов. Эту проблему в исследовании обэ-риутских (и, соответственно, хармсовских) текстов в 1987 году обозначил Л. Флейшман: «Бурное освоение литературного наследия группы «ОБЭРИУ» <...> застигло исследователей врасплох. С одной стороны, перед нами предстал огромный корпус новооткрытых текстов яркого своеобразия, органическое родство которых с поэтическими тенденциями русского авангарда бросалось в глаза. С другой — сразу обозначилась неприложимость выработанных в последние годы (даже на базе авангардистской поэтики) научных средств и приёмов для описания определённой части обэриутского творчества» (159, с. 247—248; 97). И.В. Кукулин определил эту задачу через закономерный вопрос: «что делать с этими текстами и в какой контекст их поместить» (84, с. 8). В приведенных замечаниях следует, помимо методологической проблемы, отметить вопрос о статусе художественных произведений обэриутов и Д.И. Хармса. Дело в том, что более справедливо, очевидно, относиться к ним как к текстам, т.е. как к некоторым специфическим художественным образованиям, в силу своей неординарности не соответствующим привычным конституционным нормам организации художественного произведения (отсутствие образной системы, чрезвычайно малый объем и т.д.). Филологической науке XX века, как пишет Т.В. Цвигун, свойствен некий «универсалистский» подход, который стремится к обнаружению ряда общих закономерностей, опираясь на которые можно описать любой текст (170, с. 18). Но поэтика Хармса имеет некоторые свойства, которые не укладываются в рамки «нормативной» поэтической модели (170, с. 19), поэтому его тексты не могут быть описаны с помощью этого универсального подхода. Если классическая литература в силу большей формальной ясности изучается традиционно на идейно-художественном уровне, то изучению авангардной литературы на этом же уровне должна предшествовать большая «разъяснительная» работа в силу подавляющего преобладания в ней «темных» (по преимуществу, формальных) мест.
История вопроса. Справедливо замечание И.В. Кукулина о том, что «первыми исследователями творчества обэриутско-чинарского круга были сами его участники» (84, с. 6). Действительно, как видно из «Разговоров» Л.С. Липавского, беседы чинарей часто строились вокруг обсуждения собственных произведений. В 1941 году были арестованы Хармс и Введенский. Началась блокада Ленинграда «В сентябре 1941 года дом Хармса на улице Маяковского подвергся бомбежке, но, к счастью, не был разрушен. Жена Хармса Марина Владимировна Малич сообщила об этом Друскину, и он, несмотря на дистрофию, пешком отправился с Гатчинской (улицы Петроградской стороны) на квартиру своего друга Яков Семенович вместе с Малич собрал все бумаги, которые им удалось найти, сложил в небольшой чемоданчик и отнес домой. Трудно понять, откуда у больного человека могли взяться силы, чтобы проделать дальний путь да еще с грузом» (50, с. 102). История сделала огромный подарок: непонятно, почему при обыске на квартире Хармса не были изъяты его рукописи, а также рукописи А.И. Введенского. Непонятно, как после бомбежки уцелел дом Хармса Непонятно, откуда нашлись силы у истощенного Я.С. Друскина, чтобы спасти архив друзей. До конца 50-х гг. Я. С. Друскин хранил спасенный архив, пока окончательно не узнал о
Хармсовский конструктивизм лежит, конечно, в самой природе абсурда. Характерно, что два любимых писателя Хармса — Л. Кэрролл и Э. Лир — использовали ту же тягу к структурированности своих текстов. При этом сходство между Хармсом и указанными поэтами можно обнаружить и на биографическом уровне: «Л. Кэрроллом и Э. Лиром нонсенс был фактически выстрадай. Ведь общество, в котором им доводилось жить, было не просто обществом, но обществом сверхнормальным, т.е. викторианским» (71, с. 29). Советское общество также было «сверхнормальным», т.е. не признающим бессмыслицы. Именно в этом ведь обвиняли Хармса и Введенского: «моя книжка «Иван Иванович Самовар», является антисоветской в силу своей абсолютной, сознательно проведенной мною оторванности от конкретной советской действительности» (III, с. 280). Стихотворения Хармса так же выстраданы, вымучены в условиях жесточайшей нормальности, оруэлловщины. Не случайно Олейников заметил, что «стихи Хармса имеют отношение к жизни, как заклинания» (30, с. 140). Этим страданием можно объяснить и главенствующую в творчестве писателя тему чудотворчества
При этом, наверное, целесообразнее говорить не столько о конструктивизме творчества Хармса, сколько о конструктивизме самой его личности, именно сделанной, продуманной до мелочей. Его знаменитое: «Создай себе позу и имей характер выдержать ее. Когда то у меня была поза индейца, потом Шерлок Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу» (VI?, с. 216), — как нельзя лучше характеризует поэта Соответствующим было и отношение окружающих к Хармсу — его воспринимали однозначно как нечто сделанное, удивляющее и неестественное: «Хармс сознательно стилизовал себя под классического петербургского чудака <...> Хармс разгуливал по Ленинграду в необычном [выделено нами. - Ф.К.] для советского города наряде: англизированной серой куртке, жилете и коротких брюках, заправленных в клетчатые чулки. Облик «загадочного иностранца» довершался большим стоячим крахмальным воротничком, узкой черной бар-