Поэзия Варлама Шаламова: эстетика и поэтика

• Автор: Макевнина, Ирина Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Волгоград
• Количество страниц: 257 с. : ил.

Глава I. Поэзия и проза Варлама Шаламова: «сходство несходного»
1.1. Дихотомия поэзия / проза в теоретическом аспекте
1.2. «Колымские тетради» / «Колымские рассказы»: сквозные темы,
образы, мотивы
1.3. Проза / поэзия в аспекте литературной традиции: Пушкин / Тютчев
1.4. Художественная архитектоника: линейность прозы
цикличность поэзии
1.5 Контраст как элемент идиостиля в поэзии и прозе В. Шаламова
Глава II. Творчество В. Шаламова в аспекте взаимосвязи словесного и живописного начал
2.1 Импрессионистические элементы в «Колымских тетрадях»
2.2 «Колымские рассказы» и поэтика постимпрессионизма
Глава III. Эстетика цвета в поэзии В. Т. Шаламова
3.1. Семантическая полифункциональность цвета: красный,
черный, белый
3.2. Иконописный колорит поэтических образов
3.3. Цветовое оформление контраста
3.4 «Поэтическая геометрия» В. Шаламова
Заключение
Список использованной литературы
Приложения
В русской литературе второй половины XX века художественное наследие Варлама Шаламова занимает особое место. Будучи выражением сложнейшего комплекса духовно-нравственных и эстетических исканий, его творчество во многом определялось «колымским» мировоззрением, т.е. состоянием человека, проведшего семнадцать лет на «дне бытия». В творческом методе автора «Колымских рассказов» (именно они принесли автору мировую известность) причудливо переплелась классическая традиция с эстетикой «новой прозы», порожденной апокалипсическими коллизиями времен тоталитаризма.
К российскому читателю шаламовская проза пришла в конце 1980-х годов. До этого времени критики, в роли которых, как правило, выступали члены редакционных коллегий толстых журналов, заключив творчество писателя в жесткие рамки «лагерной литературы», обращали повышенное внимание на политико-идеологические параметры, которые считались давно исчерпанными повестью А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И хотя на Западе сложился устойчивый круг почитателей писателя - Ф. Апанович (Польша), Е. Михайлик (Австралия), М. Никельсон (Великобритания), Л. Токер (Израиль), Л. Юргенсон (Франция) и др. - в России только в преддверии третьего тысячелетия неординарность творческой личности Шаламова стала предметом подлинно научного осмысления. Начиная с середины 1990-х годов выходят глубокие исследования Е. Волковой, М. Геллера, О. Дарка, В. Есипова, Н. Лейдермана, Ю. Лексина, О. Михайлова, Г. Померанца, Е. Сидорова, А. Синявского, Л. Тимофеева, Г. Трифонова, Е. Шкловского, В. Френкеля, Ю. Шрейдера и др., стимулировавшие последующие работы А. Болыпева, М. Золотоносова, Е. Громова, Л. Жаравиной, Вяч. Вс. Иванова, А. Карпова, В. Компанейца, А. Латыниной, Э. Мекша, И. Некрасовой, И. Сухих, В. Туниманова, С. Фомичева и др. Значительный вклад в исследование творчества автора вносят Международные Шаламовские чтения, проводимые с 1990-го г. в Вологде и Москве. Разумеется, невозмож-

но во всех этих начинаниях переоценить роль И. П. Сиротинской - собирателя и хранителя архива писателя, комментатора его произведений, талантливого мемуариста и тонкого исследователя.
И, тем не менее, дело обстоит не столь уж благополучно. В сознании современного читателя уникальная творческая индивидуальность существует как бы в двух неравнозначных испостасях: на первом месте Шаламов-прозаик, на втором - Шаламов-поэт. Между тем проза Шалимова всегда развивалась параллельно его поэзии. Более того - выходу в свет «Колымских рассказов» предшествовали собранные в «Колымские тетради» отдельные стихотворные сборники, получившие высокую оценку Б. Пастернака. Правда, пастернаковское отношение не выходило за пределы частной переписки. И хотя авторами вступительных статей, предисловий и рецензий были Г. Краснухин, Е. Калмановский, О. Михайлов, Б. Слуцкий, их критические суждения сам Шаламов счел лишь попытками «угадать кое-что» в его стихах» (3: 245).
Конечно, на сегодняшний день положение несколько изменилось: лирической сферы так или иначе, касаются все перечисленные исследователи шаламовской прозы.
В контексте вышесказанного особый интерес представляет статья Е. Волковой - «Лиловый мед Варлама Шаламова» (поэтический дневник «Колымских тетрадей»). В работе рассматриваются некоторые вопросы сходства и различия в мотивах поэзии и прозы, исследуются ключевые слова символы «Колымских тетрадей», поэтическая интонация и «инструментовка» стиха Варлама Шаламова, ставится вопрос о библейских мотивах и онтологических образах в поэзии Шаламова, затрагивается роль реминисценции. В процессе исследования она неизменно подчеркивает, что Шаламов - поэт и прозаик - целостная творческая индивидуальность; «недаром он говорил о том, что хотел бы читать работу о связи своих стихов с прозой» (92: 246). Между тем, литературоведческая работа Е. Волковой, по сути, и является первой попыткой систематизации научных исследований поэзии и прозы Шаламова.

Как известно, отсутствие тени - явный признак принадлежности чего-либо потустороннему, «нижнему»: нет теней у вампиров, дьявола, людей, продавших душу дьяволу. По существу едва ли не в каждой шаламовской новелле ощутимы следы присутствия такового «инобытия».
«Недвижная» природа лагерного линейного времени-вечности подтверждена композиционно. В первой фразе рассказа «Ягоды» сказано: «Конвоир Фадеев поставил приклад винтовки около моей головы» (2: 1, 54). В предпоследней фразе конвоир Серошапка. «Концом винтовки задел мое плечо» (2: 1, 56). Оба контакта происходят при одинаковых обстоятельствах - по дороге из тайги в лагерь. Прикосновение винтовки замыкает рассказ в кольцо, обращает его внутрь себя, как бы отменяя сюжетную динамику рассказа: главный герой избежал смерти.
На уровне грамматики и синтаксиса Шаламов придерживается «принципа кентавра», сращивая разнородные стилистические регистры.
Фадеев и Серошапка разговаривают на смеси прыгающего блатного жаргона и тяжеловесного советского канцелярита: «...Быть не может, чтобы такой лоб, как вы, не мог нести такого полена, палочки, можно сказать...В час, когда наша родина сражается с врагом, вы суете ей палки в колеса» (2: 1,
54). Нарочито блеклое, лексически обедненное повествование вдруг срывается в захлебывающееся эпитетами эмоциональное описание: «На кочках леденел невысокий горный шиповник, темно-лиловые промороженные яго-
► ды были аромата необычайного. Еще вкуснее шиповника была брусника,
тронутая морозом, перезревшая, сизая ... На коротеньких прямых веточках висели ягоды голубики - яркого синего цвета, сморщенные, как пустой кожаный кошелек, но хранившие в себе темный, иссиня-черный сок» (2: 1,
55).
Остановка времени, безвременно-постоянное бытование человека и колымской природы воспринимаются автором драматически, как чрезвычайное состояние, омертвляющее душу.