Повесть "Хаджи-Мурат" в свете художественных и религиозных исканий Л. Н. Толстого

• Автор: Куркина, Татьяна Николаевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2002
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 199 с.

Оглавление
Введение
Глава 1 Историософский контекст повести Л.Н. Толстого «Хаджи-
Мурат»
Г лава 2 Поэтика произведений Л.Н. Толстого кавказского цикла
(«Набег» - «Рубка леса» - «Хаджи-Мурат»)
§ 1. Сюжетосторение
§ 2. Природоописания
Глава 3 Образ Хаджи-Мурата и авторское отношение к герою
Заключение Примечания и ссылки Список литературы

Введение
На рубеже нового века Толстой особенно напряженно размышляет о сущности искусства. Он ретроспективно обозревает мировую литературу и культуру, внимательно анализирует существующие эстетические теории и стремится, обобщив собственный художественный опыт, определить перспективу дальнейшего развития искусства. Свои теоретические раздумья писатель развернуто выражает в трактате «Что такое искусство?» (1898). Толстой приходит к выводу, что «христианское искусство нашего времени может быть и есть двух родов: 1) искусство, передающее чувства, вытекающие из религиозного сознания положения человека в мире, по отношению к Богу и ближнему, - искусство религиозное, и 2) искусство, передающее самые простые житейские чувства, такие, которые доступны всем людям всего мира, - искусство всемирное. Только эти два рода искусства могут считаться хорошим искусством в наше время» [1]. Параллельно Толстой пытается и экспериментально опробовать сформулированные эстетические идеи. Он задумывает написать созвучные им художественные произведения. В эти годы воображение писателя тревожат самые разнообразные замыслы, и он усиленно разрабатывает многие из них.
В связи с этим вновь возникает вопрос о трагедии творчества позднего Толстого, который был поставлен еще современниками писателя. В мемуарной и критической литературе тех лет нередко можно встретить утверждение о том, что Толстой после «Анны Карениной», пройдя через философские штудии, как бы утратил первородный талант художника и в угоду религиозным убеждениям сознательно, а порой и бессознательно, разрушал органику художественного изображения. В этом плане показательны слова Андрея Белого: «Толстой художник — немой пророк: тщетно пророк пытался изречь свое слово в искусстве: и искусство замолчало в пророке» [2].

Мир Толстого современниками и последующими исследователями чаще всего воспринимался не как целостное явление, а как явление, состоящее из разных частей без внутренних креплений, с разорванными связями. Нередко у тех, кто встречался с Толстым, возникало ощущение, что он прожил «несколько огромных жизней» (П.Б. Струве), а у исследователей часто складывалось представление о том, что мир писателя расколот надвое, и эти две половинки находятся в явном антагонизме: Толстой до перестройки мировоззрения и поздний Толстой, Толстой художник и Толстой мыслитель, Толстой язычник и Толстой христианин, Толстой природный и Толстой искусственный и т. д. «Кричащие противоречия» Толстого стали доминирующей идеей и «общим местом» в советском толстоведении. Самым распространенным клише было противопоставление Толстого художника и мыслителя, а также Толстого до религиозного перелома и после.
Безусловно, для определенного круга исследовательских задач вполне правомерно и целесообразно выявлять и противопоставлять разные грани столь масштабной и сложной творческой индивидуальности, как Толстой. Однако, на наш взгляд, принцип противопоставления не должен быть в толстоведении тотальным и главенствующим. Об ошибочности такого подхода к личности и творчеству Толстого предупреждали уже некоторые его современники, тонко чувствующие органические корни духовного бытия писателя. Так, А.П. Чехов возмущенно протестовал: «Близорукие критики указывают на раздвоенность будто бы в его натуре, говорят, что художник в нем -одно, а философ - другое и что оба эти начала якобы враждуют между собой. Какой вздор! Толстой столько же философ в художественном творчестве, сколько художник в философии ...» [3]. У И.А. Бунина, написавшего одну из лучших книг о Толстом, была своя логика в понимании целостности духовного мира художника. Разъясняя бунинскую трактовку, современный исследователь O.A. Бердникова пишет: «Для Бунина всякий художник уже потому философ, что он художник.<.. .> настоящий художник способен по-новому,

ста и его посмертное Воскресение из мертвых, отрицает бессмертие личности во плоти и грядущее восстановление цельного человека, отвергает мистический характер Церкви как тела Христова и т.д.
Толстой, основываясь исключительно на своих религиозных переживаниях и запросах своего ума, не доверяя чужому религиозному опыту и живому преданию Церкви, создает свою, сознательно синтетическую догматику. Разработанная им метафизика отчасти близка «пантеистическим системам нового времени», некоторые положения заимствует из «восточных религий», в определенной мере «напоминает стоиков», с годами все больше эво-люционизирует «в сторону агностицизма» [13].
Вероучению Толстого, как отмечали не раз русские религиозные мыслители, присущи свои мистические «прозрения в глубину иной жизни, несмотря на сильный рационалистический элемент, столь часто встречающийся в его теоретических рассуждениях» [14]. Вот один из наиболее типичных и часто встречаемых в дневниках писателя последних лет примеров прикосновения к близости Божественного (Дн. 1904 г. 22 декабря): «Бог отвечает тому, кто говорит с ним наедине. Нельзя рассказать другому свои отношения к Богу. Как только тайна нарушена, прекращается отношение» (55,108).
Толстой поистине обладал «особым богоощущением» (С.Н.Булгаков) и огромным темпераментом проповедника, что заставляло его постоянно теоретически оформлять свое понимание Бога. Вот далеко неполный перечень определений Бога, которые можно найти в религиозных трактатах и дневниках писателя:
«Началом всего стало разумение жизни. И разумение жизни стало за Бога. И разумение-то жизни стало Бог» (24,25).
«Бог - есть любовь» (25,425). Бог - «начало и источник жизни» (28,69).
Бог - «сила, пославшая нас в жизнь» (28,293).
«Добро есть вечная, высшая цель нашей жизни»(30,25).