Франция в творчестве А.С. Пушкина : топика, характерология, универсалии

• Автор: Федунова, Елена Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2013
• Место защиты: Новосибирск
• Количество страниц: 221 с.

Оглавление
Введение
Глава 1. «Французская топика» как тип геокультурного пространства в творчестве A.C. Пушкина
1.1. Исторический «опыт» Франции как объект пушкинской аналитики
1.2. Репрезентация французского пространства в «Арапе Петра Великого» Пушкина
1.3. Маркеры французской топики в «Пиковой даме» Пушкина
1.4. Характерологический аспект французской топики Пушкина
Глава 2. Феномен Великой французской революции и его смысловой потенциал в творчестве Пушкина
2.1. Динамика пушкинского сознания в освоении опыта Французской революции
2.2. «Гадкая фарса в огромной драме»: Пушкин о «народной тирании» в эпоху
французской революции
Глава 3. Поливалентность образа Наполеона в творческом сознании A.C. Пушкина
3.1. Особенности восприятия и воплощения образа Наполеона в раннем творчестве Пушкина
3.2. Переходный этап в осмыслении Пушкиным образа Наполеона
3.3. На стыке альтернатив: образ Наполеона в пушкинских произведениях
20-30-х гг
Заключение
Библиографический список

Введение
С середины XVIII и всю первую половину XIX в. Франции отводилось совершенно особое место в духовной и культурной жизни русского общества. Франция являлась для России проводником всей европейской культуры1. «Французский язык выполнял для русского образованного общества <...> роль языка научной и философской мысли» [Лотман, 2010, с. 64]. В пушкинский период его позиции были настолько сильны, что Ю.М. Лотман говорит о своеобразном смешении русского и французского языков, образующем «некий единый язык культуры» [Лотман, 2010, с. 65].
К. Леонтьев характеризовал русское восприятие «французского» в александровскую эпоху как «эстетическую» любовь русских к французам: «Русское дворянство времени Александра I восхищалось тогдашними французами, вредя им стратегически (а, следовательно, и лично) на каждом шагу» [Леонтьев, 1885, с. 213].
Интенсивность культурных контактов между Россией и Францией тем более поразительна, что она сохраняется и в периоды, казалось бы, совершенно не располагающие к глубокому «культурному диалогу»: эпохи Великой французской революции, наполеоновских войн, июльской революции 1830 г. во Франции. Так, например, в русской и французской мемуаристике 1-й трети XIX в. (как ни парадоксально) неоднократно возникает идея «максимального сближения ментальности русских и французов» [Приказчикова, 2012, с. 21] в эпоху Отечественной войны 1812 г., культа военной доблести, неписаного закона чести, диктовавших противникам «чувство особого братства “детей Марса”, независимо от сиюминутных политических настроений» [Там же, с. 24].
1 В 1880 г. М.Е. Салтыков-Щедрин вспоминал: «В России - впрочем, не столько в России, сколько специально в Петербурге - мы существовали лишь фактически или, как в то время говорилось, имели “образ жизни”. <...> Но духовно мы жили во Франции. <...> всякий эпизод из общественно-политической жизни Франции затрагивал нас за живое, заставлял и радоваться и страдать» [Салтыков-Щедрин, 1972, XIV, с. 112].

Именно в этот исторически противоречивый период и складывалось пушкинское мировоззрение, формировалось его отношение поэта к реалиям французской жизни, зарождалась французская тема в его творчестве.
С раннего возраста Пушкин был «захвачен» не только французской литературой, он так же пристально следил за всеми событиями общественно-политической и культурной сфер жизни Франции. В этом смысле лицейское прозвище Пушкина «француз», несмотря на допустимую разнородность в его интерпретации, определенно говорит о присутствии с самой юности поэта совершенно особой «французской метки» на его жизни и творчестве.
Б.В. Томашевский в своей работе «Пушкин и Франция» не раз подчеркивал исключительную осведомленность Пушкина «в фактах французской жизни, начиная с быта и явлений, казалось бы, местного французского значения и кончая литературой, политикой и всеми проявлениями интеллектуальной жизни» [Томашевский, 1960, с. 64].
В литературоведении неоднократно ставился вопрос о влиянии западных литератур в целом, и французской словесности - в частности, на творчество Пушкина. Пожалуй, одной из первых в этой области можно назвать работу В.М. Жирмунского «Пушкин и западные литературы» (1937), где намечены контуры соотношения французской, английской и немецкой литературных традиций в творческом становлении Пушкина. Идеи указанной работы преемственны по отношению к более раннему, фундаментальному исследованию В.М. Жирмунским традиций байронической поэмы в творчестве Пушкина и шире - в русской литературе первой трети XIX века («Байрон и Пушкин», 1924 г.). Пушкин осмысливается исследователем на скрещении двух аспектов: как «национальный поэт» и как «участник литературной жизни Запада» [Жирмунский, 1978, с. 359]. В «вопросе о “западных влияниях” в творчестве Пушкина» Жирмунский считает необходимым перейти от «огромного количества частных фактов», зарегистрированных историками литературы, к системному взгляду на них.

вольтеровский материал мог рассматриваться поэтом в качестве «рабочего» текста.
По наблюдению Ю.М. Лотмана, в период южной ссылки «образы узника, беглеца, изгнанника сконцентрированы в художественных произведениях Пушкина. Но они отделяются от конкретных стихотворений, проникают в письма, посылаемые им на север, видимо, и в разговоры и, обволакивая поэта определенным образным покрывалом, стилизуют его личность и судьбу в глазах современников» [Лотман, 2011, с. 67]. Как мы видим, отголоски этой темы присутствуют и в пушкинских заметках середины 1830-х гг. Эпизоды французской истории в пушкинском сознании оказываются спроецированными на глубоко личные обстоятельства судьбы поэта.
Пушкин ощущал смысловой, сюжетный потенциал как серьезного исторического факта, документа, так и фамильного анекдота. Например, в основе первых глав романа «Арап Петра Великого», повествующих о пребывании Ибрагима во Франции, присутствует отголосок семейных преданий Ганнибалов".
В.А. Мильчина пишет об особом пристрастии Вяземского и Пушкина в 1830-х гг. к мемуарной литературе. Пищу для этого пристрастия давала «в частности, современная французская словесность» [Мильчина, 1987, с. 250]: пушкинский «Современник» «был ориентирован на документ, на историю, показанную впрямую без посредничества художественного вымысла. Этот принцип, достаточно очевидный и в выборе “русских” материалов, особенно ярко проявился в статьях, связанных с Францией: Пушкин печатает “Хронику русского” А.И. Тургенева - “кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего” (по выражению П.А. Вяземского)» [Там же, с. 249].
Французский опыт интересует Пушкина и как точка зрения европейца на события русской истории. В одной из своих статей Пушкин представляет перевод «Записок бригадира Моро-де-Бразе (касающихся до турецкого похода 1711 года)».
11 В «Пиковой даме» семейный анекдот о пребывании графини в Париже оказывается основой сюжета, разворачивающегося уже в России (см. пункт 1.3. данной работы).